Литературная минутка: «Ошибка Сократа»

- Хайре!

Сократ - это был он - не поднял головы. Делая пальцами какие-то странные движения, словно щупая невидимую материю, философ бормотал:

- Нет, я этого себе не прощу, не прощу…

- О чём ты? - спросил человек, приветствовавший Сократа. Это был школьный учитель Клеарх, сосед Сократа.

Сократ обернулся. Глаза у него голубовато-серые, как у младенца. И вообще что-то детское чувствовалось во всём его облике, несмотря на морщины, глубоко избороздившие шишковатый лоб.

- Что же ты молчишь?

- А что мне оказать? Наша армия разбита в Сицилии. Тысячи воинов взяты в плен и брошены в Сиракузские каменоломни. А скольким вóроны выклевали глаза! Я этого себе не прощу.

- Не простишь? Но при чём тут ты? Вот если бы ты был стратегом, как Алкивиад или Никий…

- Нет, я не стратег, - оказал Сократ. - В Сицилию меня не послали. Но я был в лесу.

- В каком лесу?

- В дубовой роще под Кифероном, сразу за Фрией. Там это началось.

- При чём тут лес и Киферон? Ведь несчастье произошло в Сицилии.

- В Сицилии, - согласился Сократ. - Но ведь яблоня не сразу приносит плоды. И горный ручеёк долго петляет меж скал, пока не превратится в бурный поток. И обман подобен снежной лавине, сметающей всё живое. Он начинается с малого.

- Это мудрые слова. Но всё же я не понимаю, к чему ты клонишь.

- Каждый сам себе судья, - сказал Сократ, - но чтобы суд над самим собой был справедлив, нужны свидетели. Они, как бронзовое зеркало, позволяют посмотреть на себя со стороны.

- Хорошо, Сократ, я буду бронзовым зеркалом, если конечно, твой рассказ не слишком долог. Давай пройдёмся. Под платанами, сторожащими дорогу, больше тени.

- В тот год ещё жил Перикл, и дом его был открыт для меня в любое время дня и ночи. Даже моя жена Ксантиппа не очень ворчала, если я возвращался к утру, еле волоча ноги. Ей льстило, что сам Перикл считает меня другом и возлежит рядом со мною за пиршественным столом. В доме Перикла я и встретил юношу Алкивиада. На правах опекуна Перикл принимал в нём большое участие. Помню, как сейчас, Алкивиад стоит у стола и просит Перикла, чтобы тот отпустил его на охоту. Перикл и слышать не хочет. Юнец упрашивает, умоляет, настаивает. Дурной у меня характер. Заслышу спор - словно кто-то тянет меня за язык. Я вмешался и произнёс речь в защиту охоты как школы мужества. И Перикл уступил. Он был великолепным оратором и ценил красноречие других. Мне же пришлось сопровождать охотников. Я и сам понимал, как опасна охота на вепря. Она оказалась опаснее, чем я думал. Алкивиаду тогда было четырнадцать. И красив он был как Аполлон. И конь, несущий его, был непохож ни на одного из коней под охотниками - белый как молоко и лишь на лбу чёрное пятно. Золотая уздечка в руках у всадника казалась брызгами солнца, стёр раздувал шафранно-красную накидку, покрывавшую плечи Алкивиада. Не скрою, я любовался своим учеником, как совершеннейшим творением природы. Боги дали ему красоту, которой я лишён.

- Лучше бы они наградили его твоим умом! - перебил Сократа Клеарх.

- Ночь мы провели во Фрие, а наутро поскакали к дубняку. Охотничьей снастью навьючили мулов. За нами псари вели свору. Тут были и узкомордые псы с длинной рыжей шерстью - локридской породы, и толстолапые лаконские волкодавы. Отрывистый лай будоражил кровь. Свора почуяла зверя и подняла его. Мы спешились и залегли. Рядом со мною был Алкивиад, а в трех шагах - ловчий, раб Перикла, скиф или фракиец, настоящий великан.

- Скифы хорошие охотники. Никто лучше них не стреляет из лука.

- Конечно, охота не занятие для мудреца, - продолжал Сократ. - Человек велик разумом. Но не следует осуждать тех, кто посвящает досуг охоте. Охота приносит смертным немало радости и воспитывает воинов. Недаром её освятили сами боги. Обо всём этом я думал, ожидая зверя. Он появился внезапно. Огромный, как чудовище, посланное Артемидою на калидонские поля. Маленькие глазки налились кровью. Чёрная щетина на загорбке вздыбилась. Я успел крикнуть своему питомцу: "Прячься за дерево!" И в это время выскочил раб. Дротик как молния сверкнул в его руке. И тотчас же грудь зверя окрасилась кровью, хлынувшей из раны. Вепрь остановился, затряс мордой, словно пытаясь выдернуть дротик, и рухнул к ногам раба.

И тут к ловчему кинулся Алкивиад. Он ударил его ногой так, что великан едва устоял. Раб недоумевал, что вызвало ярость юноши. А Алкивиад тыкал ему кулаком в лицо, брызжа слюной, выкрикивал ругательства. "Прочь отсюда, двуногая тварь! - кричал он. - Если кто-нибудь тебя увидит, если кто-нибудь узнает, что это сделал ты, я вытяну из тебя все жилы, я исполосую тебя плетью. Ты будешь завидовать черепахе, что у неё на спине панцирь". Когда Алкивиад волновался, он картавил ещё больше, чем обычно. Мне всегда нравилась его привычка картавить. Казалось, она придавала его речи благородство и грацию. Но эта грубая брань хлестала по лицу меня самого.

Раб бежал, утирая кровь, а Алкивиад положил ногу на зверя и застыл в гордой позе. Он был похож на прекрасную Аталанту, юную охотницу, ранившую калидонского вепря.

Всё это произошло на моих глазах. Смысл поступка Алкивиада стал мне ясен сразу. Мальчик мечтал об охотничьей славе. Конечно, нехорошо присваивать чужие заслуги. Но эллины с древних пор пользуются трудом рабов. И есть ли разница в том, что один использует силу раба, другой - ум, а третий - ловкость? Ведь врач, имеющий раба-помощника, не делится с ним гонораром, хотя часто именно помощнику он бывает обязан своим успехом. И никто не прославляет гребцов и матросов, искусству и труду которых обязан спасением корабль. Все возвеличивают кормчего. Пока я размышлял и взвешивал всё случившееся, появились охотники. Они окружили Алкивиада и его добычу. Представь себе удивление и восторг, приправленные завистью. Не многим приходилось даже видеть такого зверя, а тут юнец пригвоздил его к земле с одного удара. Алкивиад был невообразимо горд. Правда, он избегал смотреть в мою сторону. Лишь на мгновение я уловил в его взгляде мольбу. От меня зависело, будет ли он посрамлён или возвышен.

Мы вернулись в Афины. Вепрь долго служил предметом восхищения всех, кто его видел в доме Перикла, а затем в храме Артемиды, куда "победитель" отдал свою добычу. Я не рассказал о происшедшем даже Периклу. Если я смолчал в лесу, то почему я должен распространяться в Афинах? Так я тогда думал. Но теперь знаю, что ошибался. Зло надо истреблять, пока оно не пустило корни.

Вскоре я смог в этом убедиться. Возомнивший себя первым охотником, Алкивиад пожелал быть первым атлетом.

Однажды во время борьбы он прокусил руку своему противнику в тот момент, когда должен был признать своё поражение. Противник был настолько удивлён, что ослабил хватку и крикнул: "Эй, Алкивиад, ты кусаешься как хорёк". И ты думаешь, ему стало стыдно? Он нашёл в себе наглость ответить: "Я кусаюсь как лев".

А про собаку я не стану и говорить.

- Про какую собаку?

- Как? Ты об этом не знаешь? У Алкивиада была собака. Умница. Он часто гулял с ней по городу. Многие останавливались и показывали на неё пальцами. "Смотри, какая большая собака" или "Видишь, какой у неё пышный хвост!" - говорили прохожие. Алкивиаду это нравилось. Прошло несколько месяцев, и афиняне уже привыкли видеть на улицах Алкивиада с собакой и никто на них не обращал внимания. Тогда Алкивиад отрубил собаке хвост!

- Какой негодяй! Изуродовал животное!

- Да, это было так! И снова прохожие шептались, показывая пальцами на собаку. Может быть, они осуждали юнца, но Алкивиада не пугало осуждение. Лишь бы чем-то выделиться. Я решил серьёзно поговорить с Периклом, рассказать ему о своей ошибке и её последствиях. Но Перикл заболел и умер. А Алкивиад уже нашёл для себя новое поприще и новых друзей. Молодёжь не чаяла в нём души. Он заразил её честолюбивыми планами завоеваний на западе. На агоре и улицах можно было видеть кучки людей. Сидя на корточках, они рисовали на песке очертания берегов Сицилии, Италии и Карфагена. Имя Алкивиада произносилось с восхищением и надеждой. Только он может вывести государство из тупика. Победа на западе покончит и со Спартой.

Это был план, построенный на песке. Но флот уже стоял в гавани Пирея, и ветер безумия раздувал его паруса. А в ночь перед отплытием кто-то сломал носы гермам. Сотни лет стояли эти статуи на перекрёстках, и их никто не трогал. А тут такое кощунство! Его приписали Алкивиаду. Очень уж похоже было на его проделки. Нет, я не думаю, чтобы это сделал он. Но молва подобна лернейской гидре, у неё много голов и зловонных ртов. Их не устрашишь раскалённым железом.

Называли и моё имя, будто я обучил его неверию в богов. Я не стал, оправдываться. Да, я был виноват, хотя и не в том, в чём меня обвиняли. А события следовали с головокружительной быстротой. Алкивиад только высадился с армией в Сицилии, как ему был послан вызов на суд. Он, как ты знаешь, сбежал и скрылся в Спарте. Нет, это не доказательство его виновности. Просто Алкивиад не привык быть обвиняемым. Но хуже всего, что он дал спартанцам совет, как воевать против Афин. Это он погубил нашу армию. А всё началось с малого.

- Да, ты виноват, - молвил человек, глядя Сократу прямо в глаза. - Тебе надо было явиться на суд.

- О каком суде ты говоришь? Философ сам себе судья. Разве ты в этом не убедился?

- Но Алкивиад тоже считает себя философом. Не так ли?

Сократ почесал затылок.

- Считает! - сказал он.

- Значит, и он подсуден лишь собственному суду.

Сократ молчал.

- В этом твоя ошибка. Тебе кажется, что народ должен идти за философом, а не философ за народом. Так считают и твои ученики. Но кто может ручаться, что они не исказят твои мысли? Ты никогда не задумывался над тем, почему твой питомец бежал в Спарту? Не потому ли, что там больше, чем всюду, ценят грубую силу? У спартанцев нет Сократа.

- Пусть его не будет и в Афинах! - сказал Сократ после долгого раздумья.

Нельзя было понять, шутит он или говорит всерьёз.

Александр Немировский