22 июня, ровно в 12 часов...

Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили
Что началася война...

В словах знаменитой песни есть маленькая неточность. О том, что началась война, Вячеслав Молотов в радиообращении к гражданам СССР «объявил» только через восемь часов после начала бомбежек — в полдень — «ровно в 12 часов».

Что испытали люди, когда услышали эту страшную новость?

Сотни раз я читал об этом в книгах, видел сцены на эту тему в кино и спектаклях, но ни разу не догадался расспросить об этом родителей, других своих родственников, переживших войну.

И лишь недавно, встретившись в Санкт-Петербурге в гостях у двоюродной сестры моего отца Августы Ивановны Сухаревой (в девичестве Иевлевой) накануне ее 90-летнего юбилея, я задал им этот вопрос: «Каким вам запомнилось 22 июня 1941-го? Как вы пережили войну?»

Привожу — очень кратко — эти рассказы.

Августа Ивановна: «В 1941-м я жила в Ленинграде, заканчивала I курс Торгового института (планово-экономический факультет). В понедельник как раз должны были сдавать историю партии, последний уже, по-моему, экзамен. Помню, сижу, зубрю, большое окно раскрыто, воздух, солнце. И вдруг по радио объявляют: война! У меня тетрадь упала...

А еще за два месяца до этого отца взяли на переподготовку. В Ленинграде это было, его отпускали домой. В первый же вечер он приходит и говорит: «Скоро будет война». Я ему: «Да ну, папа, чего ты придумываешь?.. Пакт о ненападении с Германией заключили. С кем воевать-то?» Он говорит: «Нам новое вооружение дали, чтобы осваивали. И с такой спешкой это все... Так что будет война».

В тот же день, услышав о начале войны, мы сразу пошли в институт — узнать, что делать, сдавать нам экзамены или нет (так мы тот экзамен по истории партии уже и не сдавали). Помню, на улице было тихо и спокойно, никакой паники.

Наш институт стали эвакуировать в Ташкент. А папа говорит: «Какой Ташкент? Война неизвестно, сколько продлится». Думали, всего несколько месяцев, и потому, мол, зачем так далеко уезжать. А у мамы сестра жила в Вологодской области. Вот родители мне и предложили: «Поезжай к тете Александре, там переждешь это лето». Уговорили меня.

И вот однажды папа прибегает: «Собирайся немедленно, я тебя сейчас посажу на поезд!» Да, если бы не он, я бы, наверное, уже и сесть не смогла. С собой у меня был лишь один чемодан — побросала туда чего могла: плюшевое пальтишечко, туфельки на каблуках, платьица какие-то тоненькие.

А папа потом погиб. В том самом поселке, между прочим, где у нас дача. В день, когда соединились войска Ленинградского и Волховского фронтов. Незадолго до того он писал, что «дела на фронте налаживаются, может быть, скоро увидимся». И погиб в день прорыва блокады...

Но вернусь в 41-й, в тот поезд. Мы до Вологды еще не доехали, как объявили, что дорога перекрыта. Так что нам очень повезло.

Это было в сентябре. Мама приехала к нам в деревню через год. Я ее и не узнала — один скелет. Но все-таки она работала на хлебозаводе, контроль там был жестокий, но на руках какая-то мука оставалась, так и выжила. А вот бабушкина сестра с семьей из Гатчины бежали в Ленинград от немцев и умерли с голоду.

Маму вывозили через Ладогу на барже. Этот несчастный хлебозавод разбомбили, мама осталась без работы, и ей пришлось уехать. Она рассказывала, как немцы бомбили на Ладоге. И две баржи, говорит, которые шли впереди, разбомбили. Это такой кошмар! Мясорубка прямо в проруби.

Но еще до того мне пришла повестка: «Явиться в райком комсомола на Вологодчине>». Там мне сообщили: «Идете в армию». Меня увезли в Архангельск. К начальнику отдела кадров нас по очереди вызывали — кого куда. Он смотрел, смотрел на меня и говорит: «Ну какой из тебя моряк?..» А я: «Нас что, во флот брали?» — «Да, к сожалению, во флот». Мне самой стало смешно — вот моряк! Не знаю, что бы я там делала — может, уборщицей была бы.

А начальник как узнал, что я в институте первый курс окончила, говорит: «Мне требуется экономист. Вы будете работать у меня?» Я отвечаю: «А нельзя ли мне домой вернуться? У меня дом в Вологодской области на границе с вашей областью, мама скоро приедет из блокадного Ленинграда. Нельзя ли меня домой отпустить?» Он вздохнул: «Ладно, поезжай домой». И написал мне справку: «По состоянию здоровья».

А в деревне нашей уже и народу-то не было, позабирали всех на фронт. Рядом у соседки было четыре сына — все погибли. И ни один мужчина живым не вернулся. Ни один! Только старухи и старики остались. Теперь уже, по-моему, и деревни той нет...»

* * *

Александр Александрович Кичигин, мой отец: «Я учился тогда в четвертом классе. 22 июня мы были в кинотеатре, смотрели фильм. Что именно — точно не помню, но какая-то веселая комедия была. И вдруг выходит мужчина такой представительный перед экраном и сообщает, что началась война. Кино, конечно, сразу кончилось.

Домой я пришел счастливый: «У нас началась война!» Как же — всех немцев разобьем! Через несколько дней отца забрали в армию. И я опять радуюсь: вернется героем! А мать плачет, ругает меня, что я такой недоумок.

Но когда отец ушел воевать, я все прочувствовал: мы остались впятером, я самый старший. Так что мы хлебнули много горя.

Одно время от отца долго не было писем, и мы очень переживали. Выяснилось, что он раненый лежал в госпитале (у него потом было еще ранение). Но вернулся все-таки живой! И с наградами. Помню орден «Красной звезды», и еще какой-то был — забыл уже.

Но это было потом, а в войну, чтобы мы не голодали, нам дали 15 соток земли в полях. Давали и колхозную лошадь, чтобы вспахивать землю. Сажали мы картошку — из нее и хлеб пекли.

Уже с пятого класса я каждое лето работал, в основном крыл крыши. Кое-что зарабатывал. Потом два года работал в лаборатории, делал анализы зерна на примесь. Затем уже в конторе в бухгалтерии. А в восьмом классе на две недели съездил в пионерский лагерь. Было это в конце войны, и лагерь работал.

Помню, мы, мальчишки, часто дрались... Самых невезучих «фашистами» ставили, и не дай Бог, попались «фашисты» — их колотили!

Кстати, уже после войны в Лукоянове нашем — маленький такой городок в Горьковской области — директора приемного пункта арестовали. Там в зерне завелся клещ, и все — мол, заразили хлеб, враг народа. А охранял зерно парень лет 25 — его тоже арестовали и дали им по 25 лет...

А из довоенной жизни помню, мы все жили в одной комнате. И на стенах висели портреты Сталина, Ленина, Косиора, Бухарина, Рыкова... Как узнаем об очередном враге народа — сразу портрет в печку. Мы ведь из раскулаченных были — столько пережили! А я научился грамоте «по Ворошилову» — так и читал с его портрета по буквам: В, О...»

— А когда твоего отца, моего деда, на фронт забирали, не было ли страха у него, ничего он не говорил такого?

— Нет, понимаешь, они столько пережили, что уже ничего не боялись. Да и молчали они в тряпочку, не могли сказать ни слова, боялись, чтобы где-то просочилось. Все время был какой-то страх, и вот это на генном уровне остается. Как будто сидит такой вот гаденький, страшный, черт его знает, и просто на генном уровне буквально говорит: всех посадим. Вот так вот...

* * *

Людмила Викторовна Кичигина (в девичестве — Довбня): «Я училась тогда в третьем классе. Мы жили на Дальнем Востоке, в городке Барабаш, 30 км от Уссурийска — это 17 км от маньчжурской границы. Папа военным был. Как только началась война, семьи комсостава решили эвакуировать — ожидали войны с Японией. Помню, пришел отец и сказал: «Вам час на сборы. Вечером отправляется эшелон, товарняк». Вот нас в этот товарняк всех загрузили и сказали: «Не плачьте, не волнуйтесь, вывозят вас в Омскую область, через месяц война закончится, и вы вернетесь».

А мы только месяц пилили до Омска... 31 день шел поезд — ехали мы ночью, ни на каких пассажирских станциях не останавливались, только в поле, чтобы сбегать «по своим делам»...

На небольшой станции под Омском нас всех разместили по квартирам. Мы у какой-то бабульки жили: мама и нас трое. Прошел месяц — война не закончилась. Что делать? У кого где были родные — разъехались. Мы уехали в Горьковскую область, к бабушке и дедушке — вышло, что до самого конца войны.

Там ни хлеба, ничего не было — спасало только то, что бабушка держала корову. И мы, десятилетние ребятишки, плавали через Волгу на лодке с бидонами молока. Потом тащили их на крутой берег — в ближайшую деревню. Продавали молоко, покупали зерно какое-то и на лодке опять возвращались домой.

Один раз идем мы вот так за зерном, и вдруг крик: «Волки, волки!» И точно — стая волков на нас несется. Мы на этих бидонах с грохотом вниз на берег покатились. И такая картина: наверху стоит стая, смотрит на нас, а мы внизу, совсем еще детишки...

Еще помню немецкие самолеты — летали и разбрасывали листовки.

Ну а как закончилась война, папа остался в Корее, на севере страны, и мы туда уехали и жили года два.

А у бабушки нашей было 14 детей — 4 дочери и 10 сыновей (мама — тринадцатая). Сыновья все ушли на фронт, вернулся только один — дядя Боря».

В этих рассказах нет сенсаций. В них — просто пережитое, такое уже далекое...

Сергей КИЧИГИН

22 Июня 2012