Что же будет с родиной

После длительной паузы случилось мне встретиться со старым приятелем, общего прошлого с которым накопилось достаточно для того, чтобы пытаться поддерживать связь.

Приятель – человек с высшим образованием, хотя и заочным. Будучи крестьянского происхождения, дослужился до полковника. Не безразличен к положению дел в стране, причем, в отличие от наших профессиональных «патриотов», не испытывает при этом корыстных побуждений. Усыновил и поднимает двух пацанов из Донбасса, что само по себе вызывает уважение, по крайней мере мое.   

Почему-то заговорили не о бытовых делах, общих знакомых и прошлом, как это принято, а о политическом положении страны. Речь зашла о внешнем управлении – и понеслось.

– Вот дает нам МВФ очередной кредит, – сказал я, – и всего за 700 миллионов долларов выкатил требования из 12 позиций, в том числе определяющие порядок функционирования государственных структур (НБУ, САП, ВСП, Энергоатома).

– Ну и правильно, – сказал приятель и выразился в том смысле, что, если мы сами не можем навести порядок, пусть это сделают они. – Надо бороться с коррупцией, – с горячей убежденностью заявил он.

– Но ведь мы уже много лет выполняем их инструкции, – заметил я, – а дела все хуже.

– Нет, возразил он, мы все время саботировали их рекомендации, и только теперь возможно их выполнение, пусть и вследствие принуждения. (Надо же, подумалось, десять лет назад в интеллектуальных кругах разгорались бурные дискуссии, в которых возлагались надежды на «европейские батоги», и вот прошло десять лет – и, как в том анекдоте, снова я на Дерибасовской.)

– Впервые вижу человека, открыто выступающего за легитимацию внешнего управления его страной, – сказал я. Однако это не смутило моего собеседника, как и предположение, что в таком случае нужно будет демонтировать существующий государственный механизм и оставить только органы колониальной администрации. Тогда я спросил: – Если мы по их указаниям приватизируем Ощадбанк и он лопнет, ты, как его клиент – пенсионер, куда пойдешь жаловаться – в МВФ? На это он ничего не ответил.

Я сказал, что вообще-то желанной должна быть государственная независимость в той мере, в какой она возможна в современном мире. Мой оппонент скептически отнесся к этому вроде бы резонному замечанию, заявив, что в нашем случае независимость нереальна. Его возбужденное проявление уверенности на этот счет не позволило мне привести исторические примеры стран, которые были в гораздо худшем положении, но добились значительной субъектности, восстав буквально с руин или освободившись от колониальных уз.   

По убеждению моего оппонента, при фатуме подмандатности для Украины главное – не попасть в подчинение России и здесь никакие издержки не будут чрезмерными. Он попытался найти слова, чтобы охарактеризовать всю мерзость российских порядков, но, лишенный художественного воображения, не смог. – Там нет демократии, вечное правление Путина, – горячился он, а я сам хочу избирать председателя сельсовета, а не чтобы мне назначали.

Какого там он, горожанин в первом поколении, хочет избирать себе главу села, я не понял, однако заметил: – Сама по себе выборность не обуславливает социального благополучия. В нашей ситуации, даже если ты проголосуешь за подходящего человека, выберут-то скорее всего какого-нибудь болвана, – Ну да, – согласился он, – но все же… Там нет никаких передовых технологий, ничего, – продолжал он, горячась, – вот скажи, какую они изготавливают брендовую одежду, какую еду, какие современные приборы?

– Ну, вообще-то большинство одежды в мире изготавливает Китай – недемократическое, между прочим, государство, – заметил я. – А вот вакцина – у них своя вакцина, она поставляется в десятки стран.

– Ну что это за вакцина, ею даже российские чиновники не хотят прививаться, – было его возражение.

– Но если в Европе большое число людей не хочет вакцинироваться «Пфайзером» и происходят массовые протесты – значит, то же можно сказать о качестве «Пфайзера»? – заметил я. –  Ну ладно, а вооружения?

– Ну что это за вооружения, – отвечал он в том же духе, – фигня, а не вооружения.

– Но если они позволяют решать военные задачи где-нибудь в Сирии, то, выходит, не такая уж они и фигня; и почему тогда с ними считаются противники?

– В Сирии… А ты заешь, сколько россиян погибло в Сирии? – спросил он.

– И сколько же?.. – Но тут обнаружилось, что он сам этого не знает.

Другая фундаментальная убежденность моего оппонента оказалась в том, что, когда Путин уйдет, российское государство развалится и Украина наконец заживет. Мои замечания в отношении того, что разрушение огромного соседнего государства несет не только выгоды, не было воспринято.

То же касалось и того, что в руководстве России есть деятели гораздо более радикальных взглядов, чем Путин, что культ Путина, который поддерживают и его противники, затмевает их разум при прогнозировании будущего. На это последовало объяснение, что будет так, как после смерти Сталина, когда Советский Союз постепенно либерализировался и впоследствии разрушился. На вопрос, откуда уверенность в таких аналогиях и таком развитии событий, приятель ответил, что он верит в это. Ответом же на замечание, что вера – категория религиозная и в данном случае не вполне уместна, была лишь хитрая усмешка.

Петр Петров (Украина)