Итог — революция. Как из мирной демонстрации сделать колыбель террора?

145 лет назад, 18 декабря 1876 года, в первом часу дня на Казанской площади Санкт-Петербурга близ одноимённого кафедрального собора собралось от полутора до четырёх сотен человек. Сторонний наблюдатель мог заметить, что в толпе несколько раз мелькнуло красное знамя с какой-то белой надписью. Ещё он мог, пожалуй, услышать обрывок короткой речи какого-то молодого человека. Минут через пять раздались полицейские свистки и звуки классического уличного мордобоя. Так началась и закончилась первая массовая политическая демонстрация в истории России.

Во всяком случае, так принято считать с недавних пор. В советской историографии «Казанскую демонстрацию» считали первой рабочей акцией протеста. Хотя сами участники честно признавались, что как раз рабочие там были в меньшинстве. Народник Александр Бибергаль, например, вспоминал: «Рабочих пришло весьма мало. Цель и значение демонстрации им не были понятны, и они повертелись в соборе и ушли. На площадь хлынул нигилист, а не пролетарий».

Иной раз создаётся впечатление, что «цель и значение демонстрации» не были понятны не только рабочим 1876 года, но и многим нынешним историкам. Потому что эту демонстрацию ни по каким формальным признакам нельзя назвать чисто политической.

С известной натяжкой таковыми можно признать разве что лозунг «Земля и воля» — именно он был вышит на красном знамени. Ну и, пожалуй, финал речи оратора — своё выступление он закончил словами: «Да здравствует свобода!»

Но, если как следует разобраться, то ловить нечего и здесь. Потому что политика — это, прежде всего, искусство захвата и удержания власти. Ни о том, ни о другом, организаторы демонстрации пока что не думали. Во всяком случае, всерьёз. Сама же демонстрация имела свою предысторию и вытекающую из неё конкретную цель.

Предыстория проста. Весной того же 1876 года хоронили студента Чернышева, который в 1874 году был арестован по делу о пропаганде, сидел в тюрьме, заболел скоротечной чахоткой и умер. Похороны превратились в стихийную демонстрацию, которая собрала около трёх тысяч человек. На кладбище произносили речи, где объяснялось, как и за что сидел, и почему умер этот студент. Полиция не мешала, всё было относительно тихо.

Тогда-то в умные головы пришла любопытная идея — устроить демонстрацию без похорон. Подчёркнуто мирную. Посвятить её предполагалось политическим узникам. Вернее, смягчению условий их содержания, которые, по мнению современников, были невыносимыми. В буквальном смысле.

Разумеется, последнее утверждение может вызвать скептическую ухмылку. Мол, в «России, которую мы потеряли», скорее всего, и тюрьмы были сносными — это потом большевики всё наврали, чтобы настроить народ против батюшки-царя.

Однако сухая статистика свидетельствует об ином. Тот же Чернышев проходил по «Делу ста девяноста трёх». Именно 193 человека, обвиняемых в пропаганде среди крестьян оказались на скамье подсудимых. Но фокус в том, что их должно было быть гораздо больше. Просто в процессе следствия 43 человека умерли сами по себе, 12 — покончили с собой, 38 — сошли с ума, и судить их уже было нельзя... Непосредственно перед судом тем, кто остался в живых, выдали обвинительный акт. Но до суда успело умереть ещё 4 человека.

Словом, есть смысл поверить народоволке Анне Прибылёвой-Корбе, которая писала: «Казанская демонстрация явилась выразительницей чувства негодования, вызванного бесчеловечным содержанием заключенных».

Примерно о том же самом говорил и оратор. Им был совсем тогда молодой студент Горного института Георгий Плеханов. Речь свою он произносил не по бумажке, а импровизируя на ходу, поэтому она известна лишь в пересказах. Но все пересказы сходятся на том, что Плеханов несколько раз проехался по помещичьему произволу в отношении крестьян, а также произволу городских нанимателей в отношении рабочих. Напомнил, что под судебный каток попали «страдальцы за народное дело» — то есть те, кто пытался открыть глаза рабочим и крестьянам. В финале было сказано: «Мы всегда чтим этот день в память сосланных в каторжную работу». И только потом последовали слова: «Да здравствует свобода! Ура!»

Собственно, всё. Никаких призывов к немедленной революции не было, и быть не могло. Никто не кричал: «Долой самодержавие!» Никто не требовал Конституции или провозглашения республики. Это была — в основном — сугубо мирная акция в защиту заключённых.

«В основном», потому что не стоит сбрасывать со счетов и мнение народоволки Веры Фигнер: «Казанская демонстрация должна была сделать вызов правительству и среди всеобщего затишья поразить противников и ободрить сторонников».

То есть одновременно мирная акция в защиту заключённых и вызов правительству. Но вызов не на смертный бой, не к барьеру, не на поединок. А, скорее, призыв к диалогу.

Он вполне мог состояться. Именно по этому пути шло развитие событий в Европе. Постепенное отвоёвывание того, что впоследствии получило наименование «права человека», куда, в том числе, входят свобода слова, совести, собраний и печати.

Однако диалог не состоялся. Людей, задержанных на демонстрации, судили в Особом присутствии Сената. Причём прокурор даже не представлял, какие обвинения можно предъявить подсудимым. Налицо было лишь «ослушание, оказанное жандармам и другим полицейским служителям». Максимум — «оскорбление полицейских, или других стражей, во время отправления ими должности». За первое преступление светило до 7 дней ареста и штраф в 25 рублей. За второе — три месяца заключения.

Однако на прокурора было оказано давление с самого верха. Участникам демонстрации инкриминировали «бунт против власти верховной», в ходе которого «дерзостно отрицался установленный государственными законами образ правления или порядок наследия престола». Сроки за такие штучки полагались недетские — участники демонстрации получили кто 15, кто «всего лишь» 10 лет каторги.

Это было то, что потом назовут «точкой невозврата». Многим стало ясно, что если за мирную демонстрацию всё равно будут судить, как за бунт против верховной власти, то не лучше ли тогда устроить настоящий бунт?

Приговор демонстрантам вынесли в январе 1877 года. Ровно год спустя Вера Засулич дважды выстрелит в питерского градоначальника Фёдора Трепова. В августе того же 1878 года Сергей Кравчинский убьёт шефа жандармов Николая Мезенцова. В феврале следующего года будет убит харьковский генерал-губернатор, князь Дмитрий Кропоткин. Россию накроет волна террора.

фото: Гравюра из журнала «L’llustrazione Italiana», № 4, 28 января 1877 года

Константин Кудряшов