Короткое счастье галицких русинов

4 сентября 1914 года в живописной долине Талергоф у подножия Альп, возле уютного австрийского города Грац открылся первый в истории Европы концентрационный лагерь. Предназначался он исключительно для галицийских и буковинских русинов, которые не отреклись от имени русского в пользу насильственно насаждаемого властями украинства.

О нечеловеческих пытках в этом лагере смерти, как и о невиданном прежде в Европах мужестве православных узников читатели ФСК, безусловно, знают. Однако нам могут заметить, что осень 1914 года это был уже разгар Первой мировой войны, в которой Австрия выступала противником России. Поэтому русофилы (каковыми было подавляющее большинство карпатских русинов) естественно рассматривались Веной как, мягко говоря, нелояльный элемент.

Возможно. Но.оправдывает ли это геноцид? Тем более что готовился он уже в «нулевые» годы XX века (не говоря о судебных процессах против русофилов, чередующихся с 1882-го по 1914 гг.).

Задолго до Мировой войны австрийская жандармерия ввела учёт «неблагонадежных в политическом отношении». В соответствующей графе прописывалось, как поступить с тем или иным лицом в случае даже не войны, а мобилизации. Например: «Пристально следить, в случае чего — арестовать». Или: «Выслать вглубь страны» (последнее, как показал опыт, означало если не на верную смерть, то на тяжкие страдания: с 1914 по 1918 год при депортации «вглубь страны» от голода и тифа погибнут свыше 50 тысяч русинов).

В декабре 1912 года военный министр Ауфенберг уже публично предупреждал: «Те, кто обязан, силой прекратят русское движение в Галиции…». А украинофильская газета «Діло» конкретизировала задачи: «… Русофилы ведут изменническую работу… Всех, кто только учит народ поступать так, следует немедленно арестовывать на месте и предавать в руки жандармерии…».

Однако, как свидетельствовал галицкий историк и краевед первой половины XX в. Илья Тёрох, все эти угрозы в мирное время невозможно было привести в исполнение из-за массовости русофильского движения: «Раньше, когда обнаруживались такие преступления у нескольких лиц, их судили, сажали в тюрьму. Теперь же… нужно было иметь дело с сотнями тысяч изменников, государственную измену которых невозможно было доказать. Но власти не дремали и выжидали случая, чтобы было за что зацепиться, и подготавливали целый ряд процессов о шпионстве, из которых первый начался в 1913 году накануне мировой войны. Между тем, они преследовали проявление русского духа намеченными заранее мерами. Чтобы оказать помощь попикам и учителям украинофилам, власти решают ударить по крестьянскому карману. Они обильно снабжают кооперативы украинофилов деньгами, которые через посредство райфайзенских касс даются взаймы по деревням только своим приверженцам. Крестьяне, не желающие называть себя украинцами, займов не получают… Выборы в сейм и парламент сопровождаются террором, насилиями и убийством жандармами русских крестьян».

Помощь сайту Сбербанк: 4274 3200 6835 7089

Не удивительно, что к началу войны русины особого трепета по отношению к австрийскому трону не испытывали. А ведь ничего противоправного на протяжении нескольких десятков лет русского возрождения в Карпатском регионе (с 1848 г.) они не добивались. Ни о каком «воссоединении с Россией» не могло быть и речи. Лишь признания национально-культурной идентичности.

Даже столь правоверно украинский историк, как профессор Украинского католического университета в Риме, капеллан дивизии СС «Галичина» И. Нагаевский оправдывал неохоту русинов отдавать жизнь за цесаря. «Это нежелание исходило из того факта, что династия Габсбургов отдала украинский народ Галиции под гегемонию поляков. Никто из молодых людей не хотел идти на военную службу, хотя митрополит Андрей не раз говорил и убеждал даже сыновей священников в том, что военная служба является почетным служением своему народу».

И всё же из миллиона русских мужчин мобилизационного возраста около 20 тысяч добровольцев-украинцев за полмесяца от начала мобилизации наскрести удалось. 2 тысяч из них вошли в состав первых украинских эсесовцев — «Українських січових стрільців» (УСС), чей желто-синий флаг с австрийским орлом и галицким львом лично одобрил глава униатов А. Шэптыцькый. Боевой дух отщепенцев благословение Шэптыцького, разумеется, не повысило. Вот что писал ему брат, австрийский полковник Станислав Шэптыцькый: «Твое холопское войско пороха еще не нюхало, но известно, что при первой возможности они собираются «со славой» сдаться русским.

Вскоре пришлось «со славой» сдаваться русским и самому адресату. По случаю взятия русскими войсками Львова Андрей Шептицкий направил государю Николаю II поздравление с «успехами русской армии и воссоединением Галичины с Россией», уверяя «что трёхмиллионное население Галичины с радостью приветствует русских солдат, как своих братьев», а сам он «предан царю и Святой Руси готов отдать жизнь и душу за дело царя». И это был тот редкий случай, когда он, пусть вынужденно, был правдив.

Да и представитель МИДа Австро-Венгрии при Верховном командовании барон Гизль свидетельствовал вслед за Станиславом Шэптыцьким о том, с каким воодушевлением приветствовали русское войско карпатские города и сёла, с какой готовностью сдавались им австрийские полки с преобладанием карпато-россов. Главнокомандующий эрцгерцог Фридрих в докладной записке Францу-Иосифу пояснял это уверенностью коренного населения Галиции, Буковины и Угорской Руси в том, «что оно по расе, языку и религии принадлежит к России». А барон Гизль лишь утвердился в выводах, к которым пришёл, изучая обстановку ещё до Галицийской битвы: «Украинизм не имеет среди народа опоры. Это исключительно теоретическая конструкция политиков… Украинофильское движение среди населения не имеет почвы — есть только вожди без партий».

Из унии при этом выходили целыми приходами. Красноречивы в этом отношении воспоминания временного управляющего церковными делами в занятых русской армией областях Австро-Венгрии митрополита Евлогия Георгиевского (тогда — архиепископа Волынского и Житомирского). 15 января он прибыл во Львов, остановившись у штатного священника при управлении генерал-губернатора. «Его квартира представляла проходной двор: двери целый день не закрывались, в комнатах с утра до ночи была толчея — приезжие священники, военные, мужики с запросами, с требованиями… "Дайте православного священника! Довольно нам бритых! Мы хотим — наших! С волосами, с бородой…"», — свидетельствовал архиерей.

 

Однако ни церковное, ни губернаторское управление не спешило скопом удовлетворять все эти просьбы: «Стали мы с генерал-губернатором вырабатывать условия, какими следовало руководствоваться при назначении священников в присоединившиеся приходы. Было решено удовлетворять просьбы при наличии 75 процентов присоединившихся. Но тут возник вопрос: как в военное время процентное отношение устанавливать?…После долгих обсуждений комиссия постановила: если число православных в селе 90%, храм — их; если меньше, — пусть служат по хатам».

Подобное, более чем справедливое отношение, новых властей к простым униатам даже в них пробуждало добрые чувства к России. Что уж говорить о православном большинстве.

«Велик и трогателен был восторг галичан, когда они узнали, что к ним едет русский Царь, — продолжал владыка Евлогий. — Несмотря на то, что точная дата приезда всячески от них скрывалась и вся железная дорога от границы до Львова была оцеплена солдатами, они узнали о времени проезда и с церковными хоругвями и иконами крестными ходами устремились к железной дороге — стояли шпалерами по пути следования царского поезда… Государь прибыл в сопровождении Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича и генерал-губернатора графа Бобринского.

Приехал он без всякого торжественного церемониала, в рабочей военной тужурке, быстро выскочил из автомобиля, на ходу бросив недокуренную папиросу, поздоровался со своими сестрами Ксенией Александровной и Ольгой Александровной, стоявшими при входе в храм в костюмах сестер милосердия, и направился ко мне…

Во время обеда, на площади перед генерал-губернаторским домом послышалось какое-то движение и пение. Оказывается, мои православные галичане с крестами, хоругвями и иконами, несмотря на запреты (официально император направлялся через Львов исключительно к войскам Перемышиль, а отнюдь не к населению, которое еще не считалось его подданными), прорвались во Львов и запели русский национальный гимн "Боже, Царя храни!".

Государь встал, вышел на балкон, прослушал гимн и сказал несколько сердечных слов. Восторг народа был неописуемый, нельзя было без слез видеть и слышать, как эти бедные галичане кричали "ура" своему русскому Царю и долго не расходились, продолжая петь свои церковные и народные песни».

Однако, как мы знаем, в силу роковых обстоятельств, большей частью предательств — как либеральной аристократии, так и союзников России по Антанте — победно ей закончить войну не удалось. После отхода русских войск из Галиции польско-австрийско-униатский террор возобновился с новой — мстительной — силой.

Вряд ли уже историкам откроется весь масштаб этого геноцида. Лишь за неполные три года — с 1914-го по 1917-й — в концлагерях и «полевыми судами» были замучены, расстреляны, повешены (нередко, самым зверским способом — за ногу) более 200 тысяч человек. Как мы уже отмечали, более 50 тысяч русинов погибли при депортации. От 150 тысяч до полумиллиона бежало в Россию (от террора уходили с русской армией целыми сёлами).

«Для трехмиллионного галицко-русского населения это были невосполнимые потери, — заключает Александр Каревин. — Погибли лучшие».

 

Дмитрий Скворцов