У каждой страны есть свой символический «бардак», но современной России достался такой, который в любой момент может взорвать ее изнутри, говорит польский ученый, написавший книгу о Православной церкви. После распада СССР остался хаос символов и идей, упорядочить его не успели, а вся эта конструкция начала функционировать сама собой.

Nowa Europa Wschodnia (Польша): обречена ли Русская православная церковь на фанатзим?

Интервью с Альбертом Явловским (Albert Jawłowski) — сотрудником Факультета прикладных социальных наук Варшавского университета, автором книги «Города бесов. В ожидании возвращения царя».

Nowa Europa Wschodnia: Я планировала начать наш разговор с фигуры царя Николая II, но, мне кажется, лучше начать с Натальи Поклонской. Как так получилось, что известная руководительница прокуратуры Крыма, стала в этой истории центральным персонажем?

Альберт Явловский: Возможно, не центральным, но, определенно, ярким. Когда в 2014 году Поклонская начала приобретать популярность, я, как и многие другие, ей заинтересовался. Мне было любопытно, откуда она взялась, как превратилась в живой интернет-мем. Разумеется, волна интереса постепенно схлынула, но через некоторое время Поклонская вновь стала героиней интернета. Она напомнила о себе во время скандала вокруг фильма Алексея Учителя «Матильда». Поклонская выступила в роли представительницы возмущенных православных фундаменталистов.

— Их возмутило осквернение памяти царя Николая II, которого Учитель изобразил человеком, не лишенным слабостей.

— А также занимавшимся сексом до свадьбы и имевшим любовницу! Этот скандал сначала выглядел забавно, а по мере развития становился все более интересным. Казалось, что власть перестает поспевать за собственной пропагандой. Есть официальный шовинистский, военно-империалистический дискурс, окуренный церковным ладаном, но начинают появляться движения, критикующие власть за недостаточно радикальную позицию. Весь этот театр абсурда с Поклонской склонил меня присмотреться к проблемам, связанным с радикальным, выходящим за рамки канонов ультраконсервативным православием и темой убийства последнего царя.

— То есть тема Николая II появилась случайно?

— Я бы не называл этого случайностью. Просто шум вокруг «Матильды» открыл двери, за которыми я увидел глубокую и запутанную проблему памяти, формирующейся фундаменталистскими правыми православными кругами, а также давно существующий в России внутренний идейный конфликт. Я обдумывал эту тему несколько лет, но не мог решить, от чего оттолкнуться, чтобы о ней написать. Культ Николая II, как официальный, так и неканонический, показался мне прекрасной отправной точкой для более развернутого рассказа о современной России, о ее борьбе с прошлым и скрывающихся за пропагандистским фасадом внутренних противоречиях. В 2018 году в Екатеринбурге устраивали многодневные мероприятия, приуроченные к сотой годовщине гибели царской семьи, я решил туда поехать. Мне наверняка не пришло бы это в голову, если бы я со скуки не начал раньше интересоваться Поклонской и ее безумным увлечением Николаем II.

— Читая ваш рассказ о Международном фестивале православной культуры «Царские дни», я не могла избавиться от ощущения, что это какие-то галлюцинации. Вам не показалось, что вы очутились в альтернативной реальности, где-то в зазеркалье?

— Так и было. Я человек довольно крепкий, массовые мероприятия редко производят на меня впечатление. Я занимался их исследованием, видел разные вещи. Конечно, я понимал, что такая сотая годовщина может оказаться более интенсивным по воздействию событием, чем все, что я видел раньше. Но, скажу честно, фестиваль был одним из самых абсурдных мероприятий, на которых я побывал. Одновременно в эмоциональном, психологическом плане от него оставалось давящее ощущение. Меня окружали там мужчины, переодетые казаками и офицерами-белогвардейцами, группы ветеранов необъявленных войн, женщины в кокошниках, люди, которых потрепала судьба, сторонники теорий заговора, видящие всюду происки тайных сил. При этом я чувствовал, что прикасаюсь к какому-то больному месту, незарубцевавшейся коллективной ране, которая мучает уже не первое поколение.

— А люди? В вашей книге их не так много. Почему?

— Я включил в нее несколько разговоров, которые, на мой взгляд, что-то добавляли к этой истории. Я осознанно занял позицию участника-наблюдателя, кого-то, кто пропускает через себя описываемую реальность, рассказывает о ней изнутри. Как можно создать детальный портрет человека, если вы общались пару часов и больше никогда не встретитесь? Знакомства на массовых мероприятиях, в ходе паломнических поездок мимолетны. Я могу написать о человеке больше, если мы делили быт, долгое время находились в одних и тех же реалиях. Так было с «Молчащим ламой», моей книгой о Бурятии. Я ездил туда несколько лет, занимался исследованиями, успел пожить в Улан-Удэ и только потом взялся за перо.

Мероприятия, посвященные сотой годовщине смерти Романовых, стали, скорее, предлогом, позволившим рассказать об идейных противоречиях в современной России. «Царские дни», подготовка к проведению многотысячного крестного хода к Ганиной яме, месту обнаружения предполагаемых останков царской семьи, помогли мне структурировать эту историю. Впрочем, уже сам екатеринбургский ландшафт настолько символичен, что, отталкиваясь от него, можно было бы написать стройную и объемную книгу о России, ее вовлеченности в реальную и воображаемую историю.

— Екатеринбург, который вы описываете, кажется довольно либеральным городом по российским меркам. Почему именно он стал центром ультраконсерваторов?

— Этому городу просто не повезло, что там убили последнего царя. К этому добавляются разные нюансы, метафизические свойства, приписываемые Уралу, который называют хребтом России, местом встречи Европы и Азии. Эти границы, однако, видны только на географических картах. Урал — еще одно воображаемое пространство. В действительности его сложно назвать границей континентов. На мой взгляд, Екатеринбург — классическая Восточная Европа.

— В вашем описании в глаза бросается то, что я позволю себе назвать бардаком, такое смешение всего и вся: здесь церковь, там символ демократической либеральной России Центр Ельцина, дальше памятники Ленину и Свердлову в окружении рекламных баннеров, на фоне всего этого — святая царская семья. Это контролируемый хаос или только видимость сохранения контроля над ситуацией?

— Всего понемногу. В принципе, у каждой страны есть свой символический «бардак», но современной России достался такой, который в любой момент может взорвать ее изнутри. В 1990-х россиянам было не до наведения порядка в идеологической сфере. Потом, когда постсоветский мир вместе со всеми его противоречиями несколько окреп, к власти пришел Путин и начал ваять из того, что было в его распоряжении. Восстанавливая империю, он умело объединил все эти символы — и царские, и советские. То, что при Ельцине выглядело символическим хаосом, в начале XXI века стало на удивление исправно работать.

Не имеет значения, что противоречия кажутся непримиримыми, главное, что система успешно функционирует. Представим себе, что в один прекрасный день россияне решат навести порядок и, например, дать однозначную оценку советскому периоду, подвести под ним черту. И что дальше? Думаю, попытка все это упорядочить могла бы привести к появлению совершенно нового мира, в котором всю историю и самосознание придется выстраивать заново, если, конечно, после переоценки наследия СССР это еще останется возможным.

— Зачем российским властям нужна фигура Николая II?

— Это очень неудобный символ. Память о Николае II для Кремля — что-то вроде банановой кожуры, на которую лучше не наступать. Последний царь, определенно, не тот герой, который нужен сегодня мачистской патриархальной власти. Николай II для нее не только не пример для подражания, но и кошмарный сон. Ведь его лишило трона и одурачило собственное окружение. Николай — лидер, который похоронил империю, лишился короны, а потом был убит в каком-то затхлом подвале. Да еще кем? Чекистами средней руки. А кто сейчас президент? Бывший полковник КГБ.

Николай II — подходящий покровитель для разочарованных, обиженных, тоскующих по утраченному Золотому веку людей. На этой почве возникают различные парадоксы. Например, теплые чувства к СССР не обязательно исключают обожание Николая II. Главное здесь не реальная история, а мечты о старых добрых временах, которых на самом деле никогда не было. Просто удивительно, как разговор о мифической молоком и медом текущей России Романовых и ее крахе может гладко перейти в дискуссию о распаде СССР или о президентстве Ельцина, жестких неолиберальных реформах Гайдара, за которыми, по мнению почитателей Николая II, стоят коварные масоны, некогда уничтожившие монархическую идиллию, а потом превратившие советскую империю в один большой базар.

С одной стороны, современный коллективный Путин обожает пугать возвращением диких 1990-х годов, с другой — не горит желанием начинать осмысленную дискуссию об их наследии. Могло бы оказаться, что эти мифические масоны, заговорщики и глобалисты стоят также и за ним, ведь путь в Кремль ему вымостила та самая страшная ельцинская банда предателей и «либералов». Так что лучше не копаться лишний раз в истории, оставить Николая II в покое, а к годовщине его гибели подготовить слащавую телепередачу.

Память о последнем царе культивировали в основном русские эмигранты, в первую очередь Русская православная церковь за границей. Одним из условий ее слияния с Московским патриархатом после распада СССР было причисление Николая II к лику святых.

— Насколько самостоятельна Церковь?

— Государственная власть даже не думает, что Церковь могла бы занимать в ее отношении хоть сколько-нибудь критическую позицию. К сожалению, при патриархе Кирилле она превратилась то ли в финансово-политическую корпорацию, то ли в нечто вроде департамента по духовности.

Конечно, можно вести долгие разговоры о зависимости Православной церкви от государственных институтов, начав, по меньшей мере, с эпохи Петра I. В СССР это приобрело еще более интересную форму. Сталин сначала практически уничтожил Церковь, а в 1943 году приказал ее немедленно возродить. Некоторые до сих пор язвительно отмечают, что РПЦ — это сталинская Церковь. Несмотря на антиклерикальный налет и сильное упрощение, в этом что-то есть.

Кирилл учился в контролировавшейся КГБ Ленинградской духовной семинарии. Уже во время учебы он пропитывался ощущением зависимости от властей. Он не мог не понимать, что судьба весьма скромных церковных структур зависит от настроения партии, которое может в любой момент измениться. Церковь сегодня тоже прекрасно понимает, кто в доме хозяин. Это будет, пожалуй, самый краткий, а одновременно исчерпывающий ответ на ваш вопрос.

— Как выглядят данные о количестве верующих в России?

— Доля людей, называющих себя православными, остается на протяжении многих лет неизменной, их около 67%. Следует, однако, учитывать, что в России, многонациональном и многоконфессиональном государстве, заявление о своей религиозной принадлежности зачастую имеет национально-этническую подоплеку. Так что указанные цифры ничего не говорят нам о количестве людей, включенных в религиозные практики. Каждую неделю православные храмы, согласно опросам последних лет, посещают от 1% до 3% россиян.

— Это очень мало. Можно сказать, что Русская православная церковь обречена на фанатизм?

— Храмы посещают, конечно, не только фундаменталисты. Но, как мне кажется, официальная Церковь сама загнала себя в тупик. Она, несомненно, в значительной степени зависит от фундаменталистских, зачастую фанатично настроенных националистических религиозных групп. Это большая проблема для церковных иерархов. Не секрет, что ультраконсервативные круги в рамках Церкви с трудом скрывают свою неприязнь к патриарху Кириллу, а иногда даже прямо ее демонстрируют.

Ярким примером служит деятельность схиигумена Сергия, одного из лидеров неканонического культа Николая II. Когда его отлучили от сана, он заперся с большой группой верующих в Среднеуральском монастыре, выгнав оттуда его настоятельницу, заявил, что патриарх не имеет права ничего диктовать, а закрытие храмов в связи с пандемией коронавируса — это элемент дьявольского заговора.

Разумеется, есть и интересные, совершенно аполитичные течения, связанные с глубокой религиозностью, мистикой. В новейшей истории предпринимались также попытки создать в опоре на наследие таких священнослужителей, как Александр Мень, нечто, что можно было бы назвать «открытой Церковью». Сейчас это, к сожалению, узкая группа.

Серьезной проблемой в религиозной жизни России становится также позиция патриарха Кирилла. Он слишком часто обслуживает политические и идеологические интересы государства и даже выполняет конкретные геополитические задачи.

Я имею в виду, например, активность в Белоруссии и на Украине или довольно незамысловатое переосмысление прежней идеи «святой Руси», под которой сейчас понимают традиционное пространство распространения православия. На практике это служит тому, чтобы с идеологической точки зрения объяснить необходимость существования политического союза России, Белоруссии и Украины с центром в Москве. Православие используют как инструмент международной политики и российской «мягкой силы» также в Сербии, Черногории, Греции и Болгарии, а в какой-то мере и на Ближнем Востоке.

Стася Будзиш (Stasia Budzisz)