Новости
Одесса, я люблю тебя.
Сегодня стало известно, что группа одесских нацистов сорвала мой творческий вечер в Одессе, который должен был пройти 18 марта в кафе "Underpub" по улице Приморской. Поступают физические угрозы. Что я могу сказать по этому поводу? Страна гибнет. И я готова гибнуть вместе с ней. Я потеряла Питер и Москву, где люди мне не могут простить мое майдановское прошлое: так вот, я на них не сержусь. Их руками меня карает Вселенная. Я принимаю это, какая бы боль не разрывала мою душу. В моей стране - не национализм. В ней - нацизм, и я тоже в этом виновата. За срыв проекта взяли на себя ответственность некто Стас Домбровский и некто Сергей Стерненко. Их люди запугали группу "Одесса творческая" и моего куратора, а также кошмарили владельцев кафе. Что я могу сказать об Одессе? Любимый город, с которым я не разлучалась со времен "Пушкинской осени" 2008 года. Здесь я встретила первую большую любовь. Здесь я провела юность. С тобой, барышня, мы каждый год встречались по несколько раз: ранней весной и поздним летом, - чтобы читать друг другу лирику. Это был Город, куда я всегда убегала от киевского кошмара. Теперь я хочу проститься. Поскольку мои одесские литературные коллеги, ответственные за концерт, запуганы до неадекватного состояния, я обращаюсь к представителям европейской общественности, как минимум, трех стран Евросоюза, отмеченных мной в посте, в частности, Чехии, Германии, Польши, а также к левой общественности Украины и Одессы, ко всем журналистам-антифашистам. Пока вы красите волосы в цветное и созидаете форумы по пять человек, у нас каждый день сжигают Одессу. Все стихи об Одессе с 2008 по 2018 годы, включая посвященные трагедии 2 мая, я поместила вместе. Я верю, что стихи победят фашизм. Вот эти стихи они боятся допустить в Город. Эти гвоздики меня попросили положить на месте трагедии. Я кладу их вот так, как могу. Я ничего не боюсь. Если вы не боитесь, - ширьте этот пост.
Помощь сайту Сбербанк: 4274 3200 6835 7089БЖ. No Woman No Cry
Одессе
Голый нерв обмотаю марлей,
Табаком утолю озноб,
Запущу себе Боба Марли –
Пулей музыки –
Прямо в лоб.
Растеряю случайных встречных,
Поменяю медаль на брошь,
Выну камень из Чёрной Речки –
Белый-белый, как первый дождь.
На Ямайке сыщу Калугу,
Всякий фас обращу на фарс
И в страну, где едят друг друга,
Голодовку метну, как Fuck.
От роддома – пешком до гроба
На резиновых крыльях кед
В разноцветном берете Боба
С православным крестом в руке
Дотяну свои пять копеек:
Вечность – кожа,
Война – лишь прыщ.
Как Одесса, растёт Помпея
Из обугленных пепелищ.
БЖ. Я выйду в море
Одессе
Сбежав от Барби. Сбежав от бардов.
Сбежав из баров. Сбежав от боссов, –
Я выйду в море.
Хэллоу, Байрон.
Я вырвусь в небо.
Привет, Утесов.
Ты знаешь правду? Она – простая:
Мы все вернемся, не возвращаясь:
Друзья, которых
Перерастаю
Враги, которым
Себя прощаю.
И пусть над миром гуляют волны
И колокольным исходят звоном.
Когда я в них, мне не страшен Воланд.
Я выйду в небо:
Оно – бездонно.
Пусть станет небо моей хибарой.
Блажен, кто в правде своей упорен.
Сбежав от Барби. Сбежав от бардов.
Сбежав из баров…
Я выйду в море.
БЖ. Моему Городу
Шоколадом лечить печаль –
И смеяться в лицо прохожим.
Марина Цветаева
Я преследовал жизнь, обожая её и кляня,
Но на ваших весах я, как воздух, ни грамма не весил.
А когда я умру, я всего лишь прошу, чтоб меня
Закопали на кладбище в старой еврейской Одессе.
Здесь с имперских высот голубеет плебейская даль:
Закипает причал в карнавале портовых эмоций.
И пускай на «Сальери» изысканный «Пале Рояль»
Заменили, – но Городу всё-таки грезится Моцарт.
Эти дворики…
Это бельё от окна до окна.
Эти бабушки Духа в нетленных своих коммуналках…
Я влюблялся во многих, кто был лишь подобием сна:
Я умею теперь просыпаться, чтоб было не жалко.
Здесь не надо: умнеть, медитировать, мерить, рубить.
Здесь не надо: автобусов ждать на ветру и морозе.
Здесь запрос – на такси,
Где на заднем сиденье любить –
Это норма, как нормой считается торг на Привозе.
Пусть летят мои годы-уроды в загробную глушь,
Пусть в финале пути не меня ожидает барака…
Если правы вы, йоги, что есть воплощение душ, –
Я хотел бы очнуться бездомной приморской собакой.
Чтобы с мёртвым Поэтом с вокзала встречать поезда
И сидеть в погребках, дегустируя винные яства.
И пока Ланжерону последняя светит звезда,
Спи спокойно, Одесса.
Не верь им.
Я буду смеяться.
БЖ. Додик
В доме, что вечно числится за углом,
В кариатидах сказочной красоты,
Маленький ангел машет большим крылом, -
И наступают сумерки и цветы.
Там во дворе есть бабушка: у неё –
Полный, как тюк с мукой, саквояж котят.
Бабушка эта духам сдаёт жильё:
Вот на флэту Романовы и гостят.
Додик лабает Моцарта и и «Гоп-стоп»..
В кухне напротив плавится вкусный чад.
По вечерам Романовы, сев за стол,
Слушают скрипку Додика - и молчат.
Трудится в доме стайка волшебных швей:
Додику шьют бессрочный сорочий срок.
Музыка – это трещина в подошве
В мире организованном, как сапог.
Дому известно: скоро пойдёт на слом…
Ну, а потом, когда отболит роса,
Маленький ангел снова взмахнёт крылом
И переправит Додика в небеса.
БЖ. Море: Александр Сергеевич
Пустынный берег пластиком изгажен.
Скрипит песок, как свежая лыжня.
По сизым ворсам мартовского пляжа
Танцуют чайки, волнами звеня.
В душе застыл упрямый след моллюска -
Малюсенький космический значок...
Рыбак, как рэбе, в водолейской блузке
Сидит и ловит вечность на крючок.
Он погружён в пространство медитаций:
Там жизнь и смерть становятся ясней -
Они срослись, как сросся чайкин танец
С античным мхом в паху седых камней.
Молчать, как мхи, — особый вид таланта:
Пусть море наше пьют иссохшим ртом
Менты, эстеты, гопники, педанты,
Творцы красот - и стражи паспортов.
Любимый мой, как Пушкин, по прибою,
Пройдись босой по лезвию Земли!
Мне кажется, что мы теперь с тобою
Ещё одну способность обрели -
Ловить себя в классической эпохе,
Где правит небом голубиный гам,
А рыбы издают грудные вдохи
И хлебной крошкой падают к ногам...
БЖ. Война и море
В солёной тьме чернильного наброска,
Пришпиленного к небу огоньками,
Одесса спит.
Её качает Бродский:
Он стал теперь сродни вселенской маме,
Спасающей, но так и не спасённой…
За столиком, ажурно-эмигрантским,
Рисует хной тату барыга Сёма
На бёдрышке одной из львовских граций.
Никто не помнит ни Кремля, ни НАТО:
Наложено табу на зоны риска.
Поблёкший камень плит пансионата –
Незыблем, как реликт соцреализма.
Уходят прочь из головы нагретой
Последних мыслей скудные заначки.
Тоска.
Киндзмараули.
Сигареты.
Вульгарный профиль уличной циркачки.
А где-то - бьются Азия с Европой
На радость вашингтонскому Атилле.
А где-то там – мои следы в окопах
Ещё от слёз и крови не остыли...
Но смолкнут бомбы, мины и снаряды:
Ничто не властно сей клочок загадить,
Где розовым котёнком с балюстрады
Соскакивает солнце на закате.
БЖ. Песочные часы
У моря - нет даров. Оно само есть дар:
Великое ничто. Фантазии молекул.
Подростки на песке. Шашлычный перегар.
Фурункулы буйков. Космический молебен.
У моря - нет имён. Оно само есть знак,
И отчество, и речь, и справочник, и тело.
Мне легче рифмовать фамилии собак,
Чем в прозвищах людей –
Цензурные пробелы.
У моря - нет людей. Оно само - народ
Непознанной страны без комплексов и наций,
Где всё – заведено и всё – наоборот:
Подводные часы по кругу бьют двенадцать.
У моря - нет чудес. Оно само есть Бог,
Что делит между рыб вино, и мёд, и брынзу.
Уходят к маякам апостолы дорог,
Наивный дзен Луны
Искрит в библейских брызгах.
У моря - нет меня. Оно само есть я,
Точнее, я – оно в соитии религий,
В слиянии времён, в единстве бытия,
В раздробленности рук на клавиши и книги.
Врастая мозжечком в солёный Интернет,
Я чую виброзвук первичной яйцеклетки...
У моря – нет морей. И моря – тоже нет.
Материей песка играют малолетки.
БЖ. День Нулевой
Светлой памяти моей бабушки
Мне ещё... надцать. Небо в моей горсти
Синими комарами сквозь пальцы колет.
Бабушка-котик, бабушка-конфетти -
Тоньше луча - в потёртой рубахе Colin's.
Всё - голубика, голуби и лазурь.
Светятся дали лазерно-бирюзово.
Всякая славься, Божия тварь и дурь.
Мир окунулся в море и стал, как новый.
Значит, шалтай-болтай, залезай-дерзай,
Гений утёса в детской башке лелея.
Бабушка-Дева, бабушка-егоза,
Бабушка в джинсах парня из Галилеи.
Нет за мной следом - ни одного меня.
Циркуль пространства время замкнул в утробе.
Бабушке... надцать. Бабушка-малышня:
Бог на волнах. До образов и подобий.
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии