Новости

От Мюнхена до Москвы: почему не удалось создать антигитлеровскую коалицию в 1939 году

В текущем году исполняется 80 лет с начала самой кровопролитной и разрушительной в истории человечества войны. Вопрос, можно ли было ее предотвратить, всегда интересовал, и будет интересовать миллионы людей. Чтобы дать на него ответ, необходимо анализировать предпосылки и причины войны.

 

 

Коллективный труд российских и зарубежных историков «Антигитлеровская коалиция 1939: фактор провала» дает богатую пищу для размышлений. Он является продолжением работы, начатой в сборнике «Мюнхен-1938: падение в бездну Второй мировой», в котором были проанализированы предыстория, ход и результаты Чехословацкого кризиса 1938 г. и дана оценка Мюнхенскому сговору.

Почетный караул в мюнхенском аэропорту Обервизенфельд. 30 сентября 1938 г.

30 сентября 1938 г. в Мюнхене рейхсканцлер Адольф Гитлер и премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен подписали также и англо-германскую декларацию — «пакт Гитлера — Чемберлена». В тот печально знаменитый день государственный секретарь США Корделл Хэлл собрал пресс-конференцию, где заявил, что результаты Мюнхенской конференции вызывают «всеобщее чувство облегчения». Американский политик выдавал желаемое за действительное. Соглашение, по которому Чемберлен, премьер-министр Франции Эдуард Даладье и лидер фашистской Италии Бенито Муссолини передали гитлеровской Германии Судетскую область Чехословакии, не поинтересовавшись мнением граждан этой демократической страны, вызвало чувство тревоги у народов многих европейских государств. Эстонский историк Магнус Ильмярв констатировал: «В Эстонии и других балтийских государствах сделали собственные выводы из Мюнхенского договора и сложившейся после него в Европе ситуации: гарантии, выданные Англией и Францией лимитрофам, больше не имеют значения». В октябре 1938-го прекратила существование Малая Антанта. Советский Союз оказался в международной изоляции. В конце года Муссолини заявил: «То, что произошло в Мюнхене, означает конец большевизма в Европе, конец всего политического влияния России на нашем континенте». И хотя дуче сгустил краски, СССР действительно попал в сложное положение.

Зато в Лондоне в первые недели после Мюнхена царила эйфория. Вернувшего из Германии Чемберлена встретила восторженная толпа англичан, исполнявшая хвалебную песнь «Потому что он прекрасный парень» в честь «старого доброго Невилла». Воодушевленный премьер-министр заявил: «Вот уже второй раз в нашей истории из Германии на Даунинг-стрит вернулся почетный мир. Я верю, что этот мир продлится в течение всей нашей жизни». Палата общин британского парламента одобрила Мюнхенское соглашение большинством голосов: 366 — «за», 144 — «против». Мнение британской прессы не было единым. Ряд изданий оценивал заключенную с Гитлером сделку как капитуляцию перед агрессором.
В сентябре, добиваясь согласия Праги на передачу Германии Судет, Лондон и Париж крутили перед носом президента ЧСР Эдварда Бенеша «пряником», обещая стать гарантами новых чехословацких границ. Однако уже в октябре англичане и французы перестали об этом даже вспоминать. Постмюнхенская Чехо-Словакия (так официально стала называться эта страна с 6 октября 1938 г., после получения Словакией автономии) была брошена западными державами на произвол судьбы. Точнее, ее оставили на милость германских нацистов, что имело катастрофические последствия не только для чехов.

Однако предательство ЧСР имело последствия и для «умиротворителей». В первую очередь, для французов. 11 ноября 1938 г. полномочный представитель СССР во Франции Яков Суриц сообщил наркому иностранных дел СССР Максиму Литвинову: «Все жертвы, которые до сих пор приносились Гитлеру, очень сильно ослабили Францию, лишили ее преимущественного положения в Европе, отняли у нее почти всех ее союзников… Никто сейчас, например, не сомневается, что Мюнхен равносилен Седану, но все же с точки зрения будущих перспектив…».

То, что перспективы были отнюдь не блестящими, трезвые умы осознали быстро. 18 октября по горячим следам мюнхенского предательства посол Франции в Москве (вскоре он перебрался в Берлин) Робер Кулондр, делясь в письме с министром иностранных дел Жоржем Бонне своими опасениями, задал вопрос, который вплоть до начала войны оставался ключевым: «В случае, если проводимая ныне политика окажется неэффективной и если потерпят провал все попытки общеевропейского урегулирования, смогут ли Франция и Англия, вынужденные создавать оборонительную систему союзов для сдерживания германской агрессии, подтолкнуть Польшу к более правильному пониманию ее жизненных интересов и, во имя союза с западными державами и под страхом изоляции, которая оставит ее на милость Германии, заставить ее пойти на военный союз с Советами?» Однако в министерстве на набережной Кэ д’Орсе, утверждает д. и. н. Е. О. Обичкина, «этому предупреждению не вняли и не вели серьезных разговоров с Польшей в пользу военных польско-советских договоренностей вплоть до середины августа 1939 г.».

Мюнхенский пакт. Карикатура У. Гроппера из журнала «Нью месиз» 1938 год.

15 марта 1939 г. гитлеровская Германия ввела войска в Прагу, а 16 марта по указу Гитлера чешские земли были превращены в протекторат Богемия и Моравия. Двумя днями ранее с санкции Берлина Словакия обрела липовую «независимость». Еще 12 марта словацкий политик Йозеф Тисо встретился сначала с министром иностранных дел Германии Иоахимом фон Риббентропом, а затем с Гитлером. 14 марта по их «совету» Тисо возглавил правительство Словацкого государства. «Оно явилось побочным продуктом европейского политического кризиса конца 1930-х гг., возникло под прямым давлением Берлина при содействии политиков-германофилов в самой Словакии. Выбор вариантов ее будущего был невелик: либо отделение от Ч-СР и провозглашение самостоятельности, либо оккупация и раздел между Германией, Венгрией и Польшей», — пишет крупнейший отечественный специалист по истории Чехословакии и международным отношениям предвоенного времени, д. и. н. В. В. Марьина.

Захватив чешские земли, Гитлер нарушил заключенное с Великобританией, Францией и Италией Мюнхенское соглашение. Лондон и Париж отреагировали лишь 18 марта, выразив протест действиям Германии и отозвав из Берлина послов «для консультаций». В тот же день Лондон запросил Советский Союз, Польшу, Грецию, Югославию и Турцию об их действиях в случае германского вторжения в Румынию. В свою очередь эти страны запросили англичан об их намерениях, а Москва предложила созвать для обсуждения ситуации конференцию с участием СССР, Великобритании, Франции, Польши, Румынии и Турции. В ответ 21 марта Лондон предложил подписать проект англофранко-советско-польской декларации о консультациях в случае агрессии. Однако выяснилось, что Варшава не станет подписывать документ, если под ним будет стоять подпись представителя СССР. А затем и Лондон без каких-либо удовлетворительных объяснений отказался от своей инициативы. 31 марта Чемберлен заявил о британских гарантиях Польше, пообещав полякам защиту от германской агрессии.

Пока происходили эти события, а министры иностранных дел Великобритании и Франции «консультировали» своих послов, Гитлер развивал успех. Объектом его агрессии стала не Румыния, а Литва. У нее имелись собственные «Судеты» — Клайпеда (Мемель). Гитлер присоединил Клайпеду к Германии без долгих разговоров и проволочек. Как сообщил 22 марта в Народный комиссариат иностранных дел СССР временный поверенный в делах СССР в Литве Николай Поздняков, 20 марта в Берлине Риббентроп заявил министру иностранных дел Литвы Юозасу Урбшису, что «присоединение Клайпеды к Германии является для клайпедских немцев жизненной и срочной необходимостью. Если литовское правительство не очистит Клайпеду добровольно, то там немедленно вспыхнут беспорядки, которые вызовут вмешательство рейхсвера. Если в ходе беспорядков будет убит хотя бы один немец, то рейхсвер пойдет в глубь Большой Литвы». Через два дня Германия и Литва заключили договор о ненападении. Клайпеда (Мемель) отошла Германии. Лондон и Париж и на этот раз не сочли нужным противодействовать Гитлеру. А ведь в 1924-м они подписали конвенцию, по которой Клайпедский край был признан частью Литвы.

Подписание литовско-германского договора о передаче Клайпеды (Мемеля) Германии. 22 марта 1939 г.

 

Помощь сайту Сбербанк: 4274 3200 6835 7089

 

Не вдаваясь в подробное описание последующих событий, поскольку это сделали авторы сборника «Антигитлеровская коалиция 1939: формула провала», обратим внимание читателей на наиболее важные из них. 17 апреля Литвинов передал английскому послу в Москве Уильяму Сидсу, документ, содержащий восемь предложений. В п.1 СССР предлагал заключение официального соглашения сроком на 5–10 лет, прописывавшего незамедлительную взаимопомощь в случае любой, в том числе военной, «агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств». Следующие пункты уточняли взаимные обязательства Лондона, Парижа и Москвы, предполагавшие совместное оказание помощи всем государствам Восточной Европы от Балтики до Черного моря по советской границе. П.3 гласил: «Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение § 1 и 2». Переговоры по военной части соглашения СССР предлагал провести «в кратчайший срок», чтобы прописать детали оказания военной помощи всем государствам, перечисленным в соглашении. Стороны, подписавшие договор, брали на себя обязательство не заключать сепаратный мир.

«Советское предложение расставило все точки над “i” — или большинство из них», — констатировал в своей статье канадский историк Майкл Джабара Карлей. Он же поведал о том, почему политические переговоры между Лондоном, Парижем и Москвой оказались неудачными.

Одной из главных причин их провала было нежелание лидеров Великобритании и Франции лично встречаться с Иосифом Сталиным. Советский лидер был им неприятен. Примечательно, что неприязненное отношение к Сталину выказывали люди, которые в сентябре 1938 г. по первому «свистку» Гитлера бросали все свои дела, мчались на встречу с рейхсканцлером, радостно жали ему руку. А вот поездка в Москву британского министра, по словам Чемберлена, «была бы унизительна». Решение отправить в июне на переговоры с главой Советского правительства Вячеславом Молотовым Уильяма Стрэнга, возглавлявшего Центрально-европейское управление Министерства иностранных дел Великобритании, осудил даже бывший британский премьер Дэвид Ллойд Джордж: «Мистер Чемберлен вел прямые переговоры с Гитлером. Он ездил на встречи с ним в Германию. Он и лорд Галифакс посещали Рим. Но кого они отправили в Россию? Они не послали даже члена кабинета самого низкого ранга, они послали клерка из Форин-офис. Это было оскорблением».

В отличие от Чемберлена, во время Второй мировой войны премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль и президент США Франклин Рузвельт относились к Сталину и СССР иначе. Будучи по-настоящему крупными западными политиками, они вели уважительный диалог со Сталиным, видя в нем достойного собеседника, который ни в чем им не уступал, а в чем-то и превосходил. И хотя взаимоотношения между лидерами «Большой тройки» не были простыми, на их фоне поведение Чемберлена выглядит убого. Результат проводившейся им политики «умиротворения» оказался катастрофическим. Фактически Чемберлен помог укрепиться нацистскому режиму в Германии и дал «зеленый свет» германской агрессии.

Несмотря на неудачи предыдущих переговоров, в начале августа шанс объединить усилия и дать коллективный отпор обнаглевшим нацистам еще оставался. Но когда 12 августа в Москве начались переговоры военных миссий СССР, Великобритании и Франции, выяснилось, что возглавлявший французскую делегацию генерал Жозеф Думенк имел полномочия только на ведение переговоров, но не на подписание соглашения. Английскую делегацию возглавлял адмирал Реджинальд Дракс. Он прибыл в советскую столицу без каких-либо полномочий, но с четкой директивой министра иностранных дел Великобритании Эдуарда Галифакса «тянуть с переговорами возможно дольше». Лондон пошел на переговоры не для заключения военного соглашения с СССР. Его целью было посеять в умах советских руководителей иллюзии и отвлечь их от мыслей о возможном соглашении с Германией. В Кремле это быстро поняли и сделали свои выводы.

Генерал Ж. Думенк и адмирал Р. Дракс на Ленинградском вокзале в Москве. 1939 г. 

Уже в ходе первых заседаний глава советской делегации, нарком обороны СССР Климент Ворошилов поставил вопрос о пропуске частей РККА через Польшу, обозначив эту проблему в качестве кардинальной.

С такой постановкой вопроса согласился и французский МИД, признавший в записке на имя премьер-министра Франции Даладье требования Кремля логичными и законными. В ней говорилось, что если не решить положительно вопрос о пропуске частей Красной армии через польскую территорию, то военные переговоры были бы беспредметными: «Едва ли можно что-либо противопоставить этому утверждению, которое подводит нас к самой сущности вопроса».

Однако, даже понимая, что позиция СССР — правильная, честная и конструктивная, на переговорах французы шли за англичанами. Это позже признал член французской военной миссии капитан (впоследствии генерал) Андре Бофр. Оценивая советские предложения, он заметил: «Трудно быть более конкретным и более ясным… Контраст между этой программой… и смутными абстракциями франко-английской платформы поразительный и показывает пропасть, которая отделяла две концепции… Советские аргументы были весомее… Наша позиция оставалась фальшивой…».

Констатируя то, что, прибыв в Москву, англичане и французы не были готовы к заключению военного союза с СССР против Германии, отметим и польский вклад в срыв трехсторонних переговоров военных миссий. Тем более, что он вполне сопоставим с британским.

Поляки категорически не желали пропускать части Красной армии через свою территорию. 18 августа посол Польши во Франции Юзеф Лукасевич сообщил в польский МИД о том, что Бонне подробно проинформировал его о ходе военных переговоров в Москве, застопорившихся на вопросе, смогут ли советские войска пройти через коридоры в Польше и Румынии. В конце телеграммы Лукасевич заметил: «Англичанам и французам с трудом удалось убедить советскую делегацию, что следует сохранить видимость продолжения переговоров, вследствие чего имеют место формальные заседания, бессодержательные и несущественные». Таким образом, польские дипломаты не только демонстрировали непреклонность позиции Варшавы, но еще и злорадствовали.

В тот же день посол Великобритании в Варшаве Говард Кеннард в телеграмме в Форин-офис сообщил о содержании беседы военного атташе Франции в Варшаве генерала Феликса Жозефа Мюсса с начальником Генерального штаба Войска Польского генералом бригады Вацлавом Стахевичем. Француз попытался убедить собеседника в необходимости заключения военного соглашения с СССР и предоставления Красной армии возможности прохода «через ограниченные коридоры на севере и юге Польши». В ответ польский военачальник выразил «серьезные сомнения относительно искренности намерений» советского правительства, которое «скорее всего желает оккупировать территорию Польши».

То, что такая угроза является надуманной, понимали все, кроме польских руководителей. Фальшивым был и аргумент министра иностранных дел Польши, полковника Юзефа Бека, утверждавшего, что согласие Варшавы на советское предложение немедленно приведет к объявлению Германией войны Польше. Даже Галифакс в письме Кеннарду отметил противоречие в позиции Бека: «Если г-н Бек думает, что он может предотвратить или уменьшить вероятность такого нападения просто тем, что он воздержится принять помощь от Советского Союза, я думаю, что он заблуждается. А когда он говорит, что, если война в самом деле начнется, то положение, возможно, будет другим, и польская позиция, возможно, изменится, я думаю, что он противоречит сам себе. Если Польша сможет позволить себе принять советскую помощь, если начнется война, то неясно, почему она не может согласиться подумать о принятии такой помощи, когда война близка».

Искать логику в умозаключениях польских руководителей предвоенного времени дело заведомо безнадежное. А некоторые их заявления анализировать должны не историки, а представители совсем других профессий. Например, за несколько дней до начала войны маршал Польши Эдвард Рыдз-Смиглы с пафосом заявил: «С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими — нашу душу». Оккупационная политика Германии на территории Польши в годы Второй мировой войны показала, сколь далекой от реальности была демагогия польского маршала.

Накануне войны такой сценарий развития событий польские руководители не рассматривали. Более того, в беседе с Бонне посол Лукасевич в ответ на замечание, что угроза войны с Германией делает для Польши необходимой помощь СССР, пообещал: «Не немцы, а поляки ворвутся в глубь Германии в первые же дни войны!»

Позиция Варшавы не изменилась и 23 августа, когда Бек сообщил дипломатическим представительствам Польши: «Учитывая сложившуюся в результате приезда Риббентропа в Москву новую ситуацию, французский и английский послы в повторном демарше выразили пожелание своих правительств, заключающееся в том, чтобы, начав вновь военные переговоры для ограничения возможностей и сферы действия германо-советского договора, можно было в тактическом плане изменить ситуацию. В связи с этим к нам вновь обращаются с просьбой о “тихом согласии” на выражение военными делегациями в Москве уверенности в том, что в случае войны польскосоветское военное сотрудничество не исключается. Я заявил, что польское правительство не верит в результативность этих шагов, однако, чтобы облегчить положение франко-английской делегации, мы выработали определенную формулировку, причем я повторил не для разглашения наши оговорки, касающиеся прохода войск. Формулировка звучала бы так: “Французский и английский штабы уверены, что в случае совместных действий против агрессора сотрудничество между СССР и Польшей в определенных условиях не исключается. Ввиду этого штабы считают необходимым составление с советским штабом любых планов”. Используя возможность, я еще раз сделал категорическое заявление, что я не против этой формулировки только в целях облегчения тактики, наша же принципиальная точка зрения в отношении СССР является окончательной и остается без изменений».

«Сталин: Пакт мы тебе, Риббентроп, подписали. Ты ручку нам поцелуй, пакт бери, а что мы потом сделаем — это еще подумаем». Польская карикатура, август 1939 г. 

 

 

Непреклонная позиция Варшавы была хорошо известна англичанам и французам. Но поскольку они стремились не допустить заключения договора между Москвой и Берлином, Париж предпринял попытку предотвратить развитие событий по нежелательному сценарию. 21 августа в 16 часов правительство Франции телеграммой за подписью Бонне наделило генерала Думенка полномочием заявить, что при условии согласия польского правительства французское правительство готово согласиться на проход советских войск через Польшу, и в соответствии с этим разработать и подписать соответствующую конвенцию. 22 августа Думенк письменно известил Ворошилова о своих полномочиях и был принят им в тот же день между 19 часами и 19 час. 50 мин. Комментируя встречу глав советской и французской военных миссий, немецкий историк И. Фляйшхауэр отметила: «Отношения с западными партнерами по переговорам по-прежнему оставались на повестке дня, на что указывают заинтересованность и настойчивость, с которыми Ворошилов задавал в этот вечер свои вопросы главе французской делегации. Увы, все они оставались без убедительных ответов…». Главное, что Польша и Румыния по-прежнему не давали согласия пропустить части Красной армии навстречу германским войскам, и изменить это решение Варшавы и Бухарест Париж был не в силах. В ходе беседы в словах Ворошилова прозвучало разочарование поведением западных держав: «Мы ведь самые элементарные условия поставили. Нам ничего не дает то, что мы просили выяснить для себя, кроме тяжелых обязанностей — подвести наши войска и драться с общим противником. Неужели нам нужно выпрашивать, чтобы нам дали право драться с нашим общим врагом!»

Два дня спустя, провожая западные военные миссии, взволнованный Ворошилов сказал о том же и адмиралу Драксу: «Выходит, нам следовало бы завоевать Польшу, чтобы предложить ей нашу помощь, или на коленях попросить у поляков соизволения предложить им помощь? Наше положение было невыносимым». Дракс и британский атташе в Москве полковник Рой Файрбрейс сочли это проявление эмоций со стороны Ворошилова «искренним».

Через несколько часов после того, как Бек напомнил польским послам об отказе Варшавы пропустить через территорию страны части Красной армии, Советский Союз и Германия подписали договор о ненападении, который, по признанию польского историка Э. Дурачиньски, «не просто не был должным образом оценен Варшавой, но был ею совершенно проигнорирован». Зато в наше время в Польше и других западных государствах его не только оценили, но и переоценили, изображая главной причиной Второй мировой войны.

В ситуации конца августа 1939 г. здравомыслящие политики понимали, что нападение Германии на Польшу произойдет в ближайшие дни. Гораздо сложнее было спрогнозировать, как долго продлится война между ними, и как поведут себя Лондон и Париж, обещавшие Варшаве свои гарантии. В любом случае, заключая с Германией договор о ненападении, Сталин и Молотов думали не о разделе Польши, а о том, как обезопасить, хотя бы на время, свою страну и народ от германской агрессии. Небезразлична им была и судьба украинцев, белорусов и евреев, живших на захваченной Польшей территории Западной Украины и Западной Белоруссии.

Подписав 23 августа договор о ненападении, советское руководство обезопасило страну от угрозы войны на два фронта — конфликт с Японией на Халхин-Голе еще продолжался. К тому времени пакты о ненападении с гитлеровской Германией уже имели Великобритания, Франция, Дания, Латвия, Литва и Эстония. Примечательно, что каяться за это никто из них никогда не собирался и не собирается. Нет причин для самобичевания и у нас. Советско-германский договор о ненападении, давший Советскому Союзу почти два года для подготовки к решающей схватке с нацистской Германией, достоин объективной оценки, а не осуждения и проклятий.

Олег Назаров, д.и.н., обозреватель журнала «Историк»

Данная электронная публикация является сокращенным вариантом статьи: Назаров О.Г. Сто дней до войны // Антигитлеровская коалиция 1939: формула провала. Сборник статей / Под общей ред. В.Ю. Крашенинниковой. М.: Кучково поле, 2019. С. 6 — 30.