Процедуры важнее всего

Когда граждане бывшего СССР с вдохновением принимали идеи западной либеральной демократии, сама демократия находилась за границей в углубляющемся кризисе. В 1989–1994 гг. альтернативные выборы глав государств и собраний депутатов, свобода слова и печати казались всеобщими правилами демократии многим людям в Восточной Европе. Они виделись западными по рождению нормами, характерными для свободного, открытого и плюралистического общества. Сама Западная Европа и Северная Америка выглядели как эталон свободы, где государства цвели в своей демократии. На деле в них происходило омертвение того, что принято называть представительной буржуазной демократией. Никто формально не отменял свобод, как никто не отменял многих политических свобод в СССР, но демократия становилась всё более либеральной, даже неолиберальной — почти однопартийной, но главное, всё более оттеснявшей «низы» от принятия решений.

Нельзя сказать, что «низы» не отрезали себя от участия в управлении сами. Но более всего их отрезали процессы в экономике. Они сокращали индустрию и концентрацию рабочих. Но только ли в этом было дело? Только рассредоточение трудящихся ослабляло их структуры?

Понятия «либерализм» и «демократия» имеют слабое родство. Демократия возникает как власть большого числа людей, тогда как либерализм был во многом элитарным течением сторонников политических свобод, которыми не должны были пользоваться «низы». Потому не власть либералов дала миру всеобщее избирательное право. Известно, что Отто фон Бисмарк использовал всеобщее (мужское) избирательное право против либералов. Ранее так поступал во Франции Наполеон III. Однако рост индустрии породил развитие профсоюзов и партий социал-демократов, а позднее коммунистов. Они-то и составили структуры, которые обеспечили расцвет демократии на Западе. С их помощью «низы» получили не только всеобщее право избирать и быть избранными, но и возможность иметь своих депутатов. В крайнем случае, как это было в США, организации рабочих участвовали через своих начальников в сделках с нерабочими партиями и кандидатами. Всё это — к выгоде.

1968 год с его «мировой революцией» массовых выступлений может считаться пиковой точкой в этом процессе. Тогда студенчество, не подчинённое ещё в силу ученического положения логике капитала, как отмечал Герберт Маркузе, поднялось на борьбу. Многие профессора в США, Великобритании, Франции или Германии запомнили удивительную волну политической активности тех, кто раньше больше времени проводил за партами. Студенты требовали и добивались участия в управлении университетами, свободы собраний в них и иных прав. Однако было бы ошибкой видеть в этой кульминацию борьбы наёмных работников. Они часто не знали, что делать с радикализмом молодых.

В фильме режиссера Элио Петри «Рабочий класс идёт в рай» (1972) это замечательно отражено: трудящиеся решали экономические задачи, а молодые максималисты требовали от них куда большего.

Наконец «революционеры» устали. Как накапливалось в них утомление, отлично показано в уже современной картине «Что-то в воздухе» (2012). Они разочаровывались и в рабочих. Ноты этого разочарования — в грустной песне Джона Леннона «Герой рабочего класса». Его нетрудно узреть в переходе героя парижских баррикад 1968 года, анархиста Даниэля Кон-Бендита в ряды вполне системных экологических партий Франции и Германии. Ныне в рядах зелёных немало критиков неолиберализма периода «нулевых лет». Самая яркая фигура здесь — канадская журналистка Наоми Кляйн, автор яркой обличительной книги «Доктрина шока». Впрочем, это потом… А в 1980-е гг. многие родители были рады видеть своих «одумавшихся» детей в рядах офисного персонала, в рядах тех, кто покупал новые авто, дома и стремился к корпоративной карьере. Длинные волосы хиппи были острижены, а недавняя критика родителей за приверженность «обществу потребления» забыта.

Поворот не случился в одночасье. В 1973–1982 гг. мир пережил острейший экономический кризис. В книге «Капитализм кризисов и революций» я останавливаюсь на его сути весьма подробно, а мои коллеги с кафедры политической экономии и истории экономической науки РЭУ им. Г. В. Плеханова в аналитических докладах не раз указывали: современный кризис весьма похож на тот кризис. Но тот кризис был, по меткому выражению французского историка Фернана Броделя, похож ещё и на наводнение и не походил на кризис-ураган 1929–1933 гг. Десятилетнего кризиса хватило, чтобы запустить серьёзные изменения. Настало время финансовой глобализации, выноса индустрии в страны третьего мира и роста финансиализации экономик Запада. Здесь сжималась индустрия и ширилась сфера услуг.

Митинги, демонстрации, забастовки, оккупации кампусов и лозунги на лекциях во имя демократии всюду и всегда — всё это осталось в прошлом. Иммануил Валлерстайн мог сколь угодно писать о «революции 1968 года», но реальным победителем был большой бизнес.

Но его победа диктовалась не столько столкновением с «низами», сколько неудачами в годы кризиса 1973–1982 гг., показавшими необходимость коренных перемен в экономической политике. С ними и ради них приходят к власти неолиберальные силы, требующие рынок расковать до полной свободы, а роль государства в регулировании уменьшить. Главная идея: пусть рулят центральные банки при помощи денежно-кредитных инструментов. С точки зрения демократии это означает уход из-под общественного контроля крайне важной сферы. Позднее США будут навязывать странам независимость центральных банков от властей.

Если центральные банки не зависят или почти не зависят от руководства государства, то они совсем мало зависят от общества. Но означало ли это, что западная демократия сжалась, как шагреневая кожа из произведения Оноре де Бальзака, только от этого? В 1980–1990-е гг. снижается значение профсоюзов, а значение левых партий просто обрушивается. Будучи очень серьёзными в кризисные 1970-е гг., с распадом СССР они превращаются в партии на политической обочине или принимают неолиберальные программы. С этого момента все влиятельные силы можно делить на открытых либералов и маскирующихся под социалистов социал-демократов и даже коммунистов (образцом является Компартия Франции). Зелёные — особый вид маскировки. Массы теряют доверие к партиям, а партии — массовое начало. Они не утрачивают связи со своей клиентелой, даже развивают её, но они перестают быть агентами «низов» в политической системе.

Партийная номенклатура приспосабливается ко времени политически, а «низы» – экономически. Всё это подрывает основу той самой буржуазной демократии, в которой имущие классы были вынуждены учитывать требования масс, так как эти массы имели сильных агентов. Сами массы и были их силой. С падением производственной организованности «низов» падает и их роль в общественной жизни. Теперь от них требуется проголосовать на выборах, процедурный момент процедурной либеральной демократии, уже даже без опосредованной и во многом формальной власти «демоса». Но этот «демос» как бы сам предаёт себя прежнего. Он следует за неолиберальными идеями и силами, отворачивая голову от радикальных левых или национал-консервативных проповедников.

Без учёта факта следования большинства за неолибералами, такими как Маргарет Тэтчер в Великобритании и Рональд Рейган в США, невозможно понять причин кризиса западной демократии и её базовых структур. Конечно, можно поверить версии, будто «низы» были коварно обмануты, слепо шли за гипнотизёрами фраз и потому утратили веру в свои силы, в силу своих структур и в шансы демократии. Однако правда выглядит иначе: демократию и базовые для её функционирования рабочие структуры рабочий класс оставил в движении за соблазном выхода из своего класса. Речь шла о превращении в хозяина своего небольшого бизнеса, корпоративной карьере или просто работе в офисе, что очень сильно отличалось от работы в цеху. Соблазн включал возможность одеваться в деловом стиле, обедать в кафе и ресторанах, в целом повышать уровень потребления. Тут многим было не до демократии. Они против неё не шли, но её превращение в процедурную демократию не пресекалось.

Забавно, но западный рабочий класс сдал свою демократическую и весьма условную диктатуру буржуазному менеджменту от политики почти так же быстро, как рабочий класс в Советской России в 1918–1919 гг. в сделке с партийной номенклатурой обменял свою демократическую диктатуру на новые возможности. Они тоже включали вертикальную мобильность: возможности идти вверх по социальной лестнице. В итоге на Западе и установилась модель либеральной демократии, демократии процедурной и куда более формальной, чем предшествовавшая ей форма. И если избиратель мог выбирать партии или кандидатов по своему желанию, то он всё равно получал один и тот же результат — идеологически выборы были почти безальтернативными. И в этом более всего выразился либеральный дух этой «демократии».

С ней-то и пришлось в 2008 году встречать большой экономический кризис. Встреча эта затянулась и оказалась совсем неприятной.

Василий Колташов