«Шлю я тебе привет с границы Восточной Пруссии…»

22 июня 1941 года, этот день, который назовут потом Днем памяти и скорби, моя мама, которой сейчас 92 года, хорошо помнит. Она находилась в детском санатории под Новосибирском, в сосновом бору на берегу Оби. Родители приехали навестить дочку. В середине дня по радио передали выступление В.М. Молотова, которое начиналось словами: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…». Что поразило тогда маму? Когда они слушали это сообщение, ее отец Даниил Иванович побледнел и сказал жене: «Ну вот, Валя, это конец…».

Предчувствуя смерть, он выполнил свой долг до конца. 10 октября 1941-го, в возрасте 40 лет, был призван в армию, причем вскоре после этого на него пришла «бронь» – специалисты-топографы требовались и в тылу. В апреле 1942-го прибыл на фронт, прошел за три с лишним года путь от Калужской области до Восточной Пруссии. И пропал без вести под Кенигсбергом в самый канун Победы, 12 апреля 1945-го…

На сайте «Память народа», который советую помотреть всем потомкам фронтовиков, выложены и наградные листы моего деда. В 1944 году командир взвода топоразведки 21-го артиллерийского полка 63-й стрелковой Витебской Краснознаменной дивизии Д.И. Скворчевский был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». «Русский, беспартийный, воевал на Северо-Западном, Западном и 3-м Белорусском фронтах...

 

Невзирая на частый артобстрел артиллерии противника, обеспечивал подготовку данных и своевременное открытие огня полком... Умело организовал … что дало возможность в кратчайший срок выявить и точно засечь огневые точки противника на переднем крае и в ближайшей глубине. Сам лично он выявил и засек 22 цели.

 

За время наступательных боев с 16.10.44 г. тов. Скворчевский под артогнем противника лично обеспечивал поверку и частичную привязку боевых порядков подразделений полка».

Жаль, нет фотографии Даниила Ивановича в военной форме. Остались только довоенные снимки. Вот один из них, подписанный на память дочери. (на фото)

…Еще долгое время после войны семья ждала своего мужа и отца – вдруг вернется? Жена Валентина Петровна, сын и дочь хранили его весточки с фронта, сейчас у меня, внука, в руках 19 писем и 13 открыток, почтовых карточек, как их тогда называли.

Работая над книгами о героях Великой Отечественной войны («Покрышкин», «Советский ас Александр Клубов», «Как русские научились воевать») довелось изучить немало документов той поры и в Центральном архиве Министерства обороны в Подольске, и в семейных собраниях. Вникая в эти первоисточники, ощущаешь их мощное воздействие – даже внешним видом, шрифтом, фактурой пожелтевшей бумаги… Перечитав, не торопясь, письма деда, весьма лаконичные и вроде бы немудреные, в основном о делах семейных и бытовых, вдруг понял: а ведь это тоже документ эпохи, в них – дыхание той войны.

Конечно, все они просмотрены военной цензурой, о чем свидетельствует соответствующий штамп, нет в них почти ничего конкретного о службе и боях, но виден человек, его отношение к происходящему, к семье, его душа…

Почерк у Даниила Ивановича был каллиграфический, даже при том, что писал он в землянках, во фронтовом неуюте. Письма пером читаются легко, а вот карандашные сильно поистерлись, поэтому спасибо секретарю Фонда исторической перспективы Наталье Нечаевой, которая помогла мне разобрать эти строки 80-летней давности.

 

Более трех лет жизни человека на войне, его мысли и заботы, тревоги и чувства доносит до нас эта цепочка посланий. 1941… 1942… уже 1945-й… Кажется, вот-вот вернется человек в свой дом и семью, но нет, поставлена точка в его земной судьбе – письмо сослуживца: лейтенант Скворчевский пропал без вести…

 

Маме было 11 лет, когда папка, как она его называла, ушел на фронт, она многое запомнила, тем более, что была его любимицей. На фотографиях дочка всегда у него на руках (на фото), отец так гордился ее смышленостью, благоразумием, успехами в учебе. Баловал свою Милочку, перед войной, когда люди стали жить лучше, покупал ей красивые платьица, запомнившееся светло-сиреневое шелковое летнее пальто... Росла мама болезненной, отец это очень переживал. Мама вспоминает, как болела рожистым воспалением, врачи не могли сбить высокую температуру. Проснувшись глубокой ночью, она увидела отца, который сидел у ее кроватки и плакал.

Был он невысоким, но подтянутым и крепким. Строгим, сдержанным, но очень добрым, его жена, моя бабушка, рассказывала – последнюю рубаху мог отдать. Любил читать, ценил классику, как-то мама запомнила его с книгой «Декамерон» Боккаччо. Нравились ему песни Леонида Утесова, ставил, бывало, пластинку с записью: «Трудно жить, мой друг Пеструха, в жизни одному…».

Характер имел вспыльчивый. Жену свою Валентину Петровну очень любил и мог приревновать.

Родился в Томске 10 декабря 1901 года, о родителях его нам, внукам ничего, к сожалению, не известно. В документах указано – служащий, из рабочих. С переездом нашей семьи в Москву связи с родственниками в Сибири были почти все утрачены. В бурные советские годы многие семьи разметало по стране… Знаем только, что фамилия Скворчевские пошла от сосланного в Сибирь мятежного поляка, вероятно, дворянского происхождения.

В 1920-1924 годах Даниил Иванович служил в Красной армии. Окончил в Томске землеустроительный техникум, стал землемером, то есть специалистом по топографической съёмке, измерениям и межеванию земельных угодий. Много поездил по Сибири, пока не осел в Новосибирске. Был уважаемым на работе мастером своего дела.

Моя мама, родившаяся также в Томске, помнит и двоюродного брата отца дядю Диму, репрессированного в 1937 году. Бывал он и у Скворчевских в Новосибирске, запомнился симпатичным и обаятельным.

В интернете я нашел сухие биографические факты из Книги памяти Томской области. Скворчевский Дмитрий Александрович (1892-1937). Место рождения: Томск. Национальность: русский. Образование: высшее. Профессия/место работы: крайзу, инспектор землеустройства. Партийность: б/п. Дата ареста: 17 сентября 1937 г. Обвинение: «Союз спасения России». Осуждение: 28 сентября 1937 г. Дата расстрела: 8 октября 1937 г. Дата реабилитации: 14 мая 1959 г.

Вот и все. Канул человек… На спасение России в 1941-м пошел его двоюродный брат.

Маме врезался в память такой момент из предвоенных лет. Они сидели за столом перед обедом. Отец любил белый хлеб, а тарелку с черным отодвинул со словами: «А это пусть Сталин ест!». Каким было отношение деда к советской власти? Его жена, моя бабушка, помню, в 1970-е говорила: «Я – беспартийная большевичка!». Наверно, примерно такая «платформа» была и у Даниила Ивановича.

 

…Итак, где-то в конце 1941 года дед прислал домой первое сохранившееся письмо из города Канска Красноярского края, где формировалась их часть. Приведу это письмо, как и последнее, полностью. Из остальных писем – отдельные строки.

 

«Здравствуйте, мои дорогие!

Ты на меня обижаешься, что я тебе не пишу, но вот уже третье письмо, а вот от тебя ни одного. Да мало того, я вызывал тебя три раза по телефону, сколько попортил я крови, ты не можешь себе представить, ведь не правда ли, какая досада – дом вызвали, а тебя нет. Ведь благодаря телефонистке, она меня пропустила третий раз, и уже хотел переговорить с Милочкой, и вдруг явилась ты. В следующий раз я буду тебя вызывать на телеграф, только ты жди и не уходи. Вот так, дорогая, договоримся.

Валя, как же так, ты не сходишь к этим крокодилам и не получишь с них деньги. Возьми с собой Марию (родная сестра Даниила Ивановича – А.Т.) и сходите к ним, душа из них винтом, а деньги пусть отдают, а то я им, сволочам, найду место, так им и передай.

Ну что же, если ты получила хоть и одно мое письмо, то там все тебе прописано. Живу я хорошо, т.е. кормят хорошо, одевают, начальство относится тоже хорошо. Все сейчас вошло в привычку: встаю в 5.30, ложусь в 10-10.30 и чувствую себя бодро.

 

Работы хватает, а поэтому скучать не приходится, только лишь перед сном задумаешься, мысли улетят домой и засыпаешь как будто дома. Иногда вспомнишь о прошлой жизни, и все это кажется сном. Ну что же, приходится все реже и реже думать о прошлой жизни.

 

Вот если бы ты была около меня, то было бы совсем хорошо, но верно этому не бывать, ты в Новосибирске, а я в Канске, а поэтому это дело нужно «отставить».

Ну как, дорогая, ты живешь, в чем у тебя трудности, как дело сейчас у тебя с деньгами и как думаешь жить дальше?

Валя, смотри, хоть дорого сейчас на базаре, но ты покупай, а то весной запоешь матушку репку. Теперь тебе никто не привезет, ведь на меня надежда плохая. У тебя, наверное, не дошло до сознания, что меня у тебя нет, но ты, наверное, мечтаешь, что я скоро приеду. Едва ли ты меня скоро дождешься, ведь я в армии, а не на полевых работах. Продумай это глубже, тогда поймешь, я первое время тоже как-то легко отнесся, а когда продумал да стал привыкать к обстановке, то думаю, что разлука с вами будет продолжительная.

А тут еще никак не могу устроиться с местом где спать, сплю, где ночь захватит, в штабе так в штабе, в казарме так в казарме, вот это меня страшно беспокоит, получается недосыпание.

Ты ведь знаешь, что я пишу про одно, а после про другое, и все это проклятое недосыпание.

Хорошо, хватит про себя. Ну, а как мои орлы себя чувствуют? Слушаются ли они мать? Чем ей помогают?

 

Ну как, дети, все у вас хорошо? Мать вами довольна или нет? Ответьте мне, чтобы я мог быть вами доволен. Слушайте мать, помогайте ей, учеба у вас хорошая, это меня радует, но учеба учебой, а работа и помощь дома это тоже обязанность и не менее требовательна как учеба, а в особенности, когда нет отца.

 

Итак, жду от вас ответа, напишите.

Итак, пока все. Я вам третье письмо посылаю, а вы так любите, в особенности мать, отца, что даже не написали ни одного. Спасибо вам, не хотел было писать, ну уж коли вырвалось, пускай будет так, только это любя, я на вас не сержусь, а еще пуще люблю.

Целую вас крепко, а в особенности мать. Даниил».

Письма стали исправно приходить в Новосибирск, в дом на Сибирской, 47. Это был добротный бревенчатый двухэтажный дом на 20 с чем-то квартир. В одной из коммуналок в большой комнате с русской печью жила вся семья.

Красной нитью во всех письмах идет забота о семье. Здесь Даниил Иванович подвигает жену выбивать какие-то положенные деньги у тогдашних бюрократов. Пытается наставить детей на путь истинный. Постоянно сетует на то, что мало пишут. Сам он писал легко, а вот его жена Валентина Петровна не любила «излагать» на бумаге, хотя и училась в свое время в гимназии...

Письмо от 19-25/III 1942 г. пришло из Красноярска:

«Здравствуйте, дорогие мои!

Простите, что вам не писал так очень долго. Но на это есть причины. Во-первых, меня из Канска перевели в Красноярск, и не знаю, долго ли здесь пробуду или нет, но, кажется, недолго, по слухам нас будут отправлять на фронт 30 марта. Так вот, Валя, у меня к тебе большая просьба, да не только к тебе, но ко всем родным, купите мне водки литра 2 и закуски и все это оставь в квартире на видном месте или передай деду, я обязательно забегу домой с поезда, днем или ночью, а домой зайду, так ты, Валя, приготовь все это не к 30/III, а к 29/III, чтобы было все заранее приготовлено, возможно, поедем и раньше. Итак, Валек, я надеюсь, что ты мою просьбу выполнишь с честью. Пусть поможет тебе в этом Муха, Вася и Рыжий (Вася – родной брат жены Василий Петрович Бударин, Рыжий, как, видимо, и Муха – товарищи по работе – А.Т.).

 

Ну, Валек, еду воевать, только ты не унывай и не грусти, я ведь там не один, а нас миллионы, будем надеяться на лучшее.

 

Здесь, в Красноярске, живу пока ничего, питание хорошее, хожу на военные занятия, день проходит быстро, видишь, даже письмо не мог написать сразу по приезду в г. Красноярск. Валя, денег я твоих не получил в Канске, так ты их затребуй обратно через почту, а также и все письма на мое имя, посланные тобой, писем мне в Красноярск не пиши.

Чернила иссякли, продолжаю карандашом. Ну, как вы живете? Как Коля, продолжает хулиганить, ты ему прочитай, что приедет папка, то ему попадет и попадет изрядно. Давай, Коля, будем слушать маму и не шалить.

Ну, пока, целую вас всех крепко-крепко. Любящий вас отец Даниил».

Дед действительно ненадолго зашел домой. Мама до сих пор не может себе простить, что зашла к подружке и не попрощалась с отцом…

45-я отдельная стрелковая бригада, в которой служил старший сержант Скворчевский, следует на Калининский фронт:

«Привет милым моим из города Москвы!

Вот я и в Москве, Прибыл в нее 14 апреля, а сегодня, т.е. 15-го, гуляю по ней. Но по правде сказать, не такого представления я был о ней, как рассказывали люди, бывалые в ней. Но, в общем, впечатление осталось хорошее. Конечно, здесь влияет и сама обстановка в ней, да и сам чувствуешь себя несвободным.

 

Да, сегодня 20 апреля, а мы еще почти в Москве. 4 км от нее. Не знаю, когда поедем на передовые позиции, хотя они и недалеки от нас. Но, я думаю, скоро и мы столкнемся с немцами, да и оно скорее бы, а то надоело сидеть в этом вагоне, да еще в эту хорошую погоду.

 

Ну как вы там живете, как ваше самочувствие, хотя я напрасно задаю этот вопрос, я теперь имею полное представление о вашей жизни побывавши у вас проездом. Но что же сделаешь, не мы одни в таком положении, а многие, а поэтому не стоит унывать, а бодрее смотреть вперед. Я лично чувствую себя бодро, а подчас даже весело, я унынию не предаюсь, смеюсь сам, веселю других. Вся беда в том, что читать нечего, и я, дурак, поторопился, не взял ничего из дома. Да еще забыл свою трудовую книжку, а она мне так нужна, ни что без нее, ни на шаг. Ты, наверное, получила ее от (…), если не получила, то пусть они тебе ее обязательно выдадут, ты ее потребуй и при том (…) характеристику обо мне.

Но пока, дорогие, все, мне писем не пишите. Целую вас крепко-крепко, а Милочку еще один раз кроме этого, так как ее я не целовал, когда был дома. Даниил

20/IV 42».

Первые месяцы своей службы немолодой уже старший сержант, образованный, с отличным почерком, служит при штабе, но это его не устраивает. Он стремится применить свои знания на передовой. Домой пишет: «Валя, вышли мне срочно копию трудовой книжки или ее саму, трудовую книжку, и характеристику от начальства, она мне дозарезу здесь нужна, так на днях был приказ о топографах, а у меня нет никаких документов, так смотри не забудь, вышли копии и начальство пусть ее заверит (…)».

Осенью 1942-го Скворчевскому присвоено звание младшего лейтенанта («я теперь средний командир-топограф»). В январе 1943 года он пишет:

 

«Вы ведь должны знать, что в связи с моей новой должностью я все время нахожусь под носом у противника и под его огнем, и малейшее промедление и вашего отца не будет, поэтому прошу – не расстраивайте вы хоть меня и берегите мои нервы для дела и для вас же самих.

 

Валя, ты пишешь, что почему я тебе не высылаю аттестат? Не потому, что нет от вас документа, т.е. с моей работы, это уже отпало, то, что я просил тебя почти 6 м-цев, ведь 6 м-цев просил одну и ту же бумажку, теперь она для меня устарела, я уже доказал свои знания делом, а думал и думаю, что для вас лучше будет получать переводом отсюда. Но если тебе лучше аттестат, я вышлю его, я для вас сделаю все, что вам нужно от меня и от меня зависящее. Ты вот что, узнай, могут ли тебя прикрепить к военторгу, и дают ли топливо женам командиров, ведь я теперь не боец, а средний командир, и что для этого нужно, какие справки и на чье имя. Зарплату в сумме 900 рублей ты будешь получать от меня регулярно, каждый месяц, на что и рассчитывай, но если тебе понадобится больше денег на что-либо, я могу выслать, у меня есть кое-какие сбережения на книжке, записанные на твое имя.

Но ладно, хватит, расписался, кажется, все.

 

Моя дорогая, не хотел писать, но напишу, больно что-то я о тебе и ребятишках скучать стал, или время прошло много и оно стало сказываться. Как бы я вас сейчас повидал и расцеловал, как никогда в жизни.

 

Вот видишь, какие у меня чувства к вам, а тут зло – писем нет. Пишите 2 раза в м-ц, а если больше – еще лучше».

Еще одно письмо 1943 года:

«Вчера получил от Марии письмо, где узнал многое, и житие и бытие родных, во-первых, она пишет, что взяли Димку в армию, сколько же ему лет? Пишет также, что Мила очень умная и развитая девочка, прямо от нее в восторге, и что она работает на каком-то лесозаводе, вот за это я буду ругаться и ругаться крепко. Во-первых, девочка и так хилая и болезненная, да после учебы требуется отдых, а ты позволила ей работать, ведь она ребенок, ведь ей всего 13 лет, а ты это не учитываешь. Если уже действительно вам трудно, то это не выход, она по своему характеру может увлечься и навредить своему здоровью. Смотри, Валя, если что будет, то ты будешь виновата перед ней, если ты пошла у ней на поводу и исполнила ее каприз, то проявила этим свою слабохарактерность, разве в это время можно их распускать. Но пока это дело не мое, твой воз, тебе везти».

Мама рассказывает, что тем летом их, 13-14-летних, привлекли к работе на расположенном недалеко от дома заводе, который производил патроны. Подростки все рвались помочь фронту, даже девочки подносили дощечки для патронных ящичков.

Димка – это, судя по всему, сын репрессированного двоюродного брата. Родился он в 1924 году, в 1942-м был призван в артиллерию. Воевал героически, на прямой наводке, дошел до Вены, трижды ранен, награжден орденами Славы III степени, Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». В Венгрии в одном из боев орудие, которым командовал Дмитрий Дмитриевич, уничтожило два танка «Тигр».

29 сентября 1943 дед пишет: «Ну, а как Коля? Чем он помогает маме, о нем тетя Муся писала тоже очень хорошо, хвалила его, но говорит, иногда ноет, но это ничему не вредит. Я очень рад за вас, дети, что о вас хорошо отзываются и рад за вашу маму, что она воспитала таких детей и за заботу о вас.

 

Ну ладно, растите и цветите, может, настанет время, я снова увижу вас, вот тогда поговорим по душам, а так пока до свидания.

 

Целую вас. Папа».

Дочку отец упрекает: «Что же ты, Мила, писать часто и прекратила, чем объяснить или так перегружена, я думаю, два письма в месяц можно написать, на это время совсем нужно мало, меньше, чем на вашу перебранку с Колей. Меня интересует, что вы с ним делите и что вам не хватает, наоборот, папы дома нет, вы должны жить дружно и вместе помогать маме. Вот мы, солдаты и офицеры, собрались с разных сторон, но мы не ругаемся и живем дружно, у нас одна у всех цель, разбить врага, а у вас дружно жить и помогать нам. Итак, сейчас же садитесь и пишите мне, что вы даете слово, что ругаться больше не будете, иначе я с вами и разговаривать не буду, ясно вам. Ругаться прекратить, Мила. Я же тебе просил прислать твои отметки, почему не выполняешь, не хорошо перед папой (…)».

«Мила, неужели ты думаешь, что твои отметки меня радуют! Нет, они приносят мне столько боли и страдания, которых ты и не подразумеваешь. Коля остался на второй год, ты стала хуже учиться. Вместо того, чтобы отца утешать радостной вестью, так вы приносите мне только огорчения и печаль. Так вот, дочка. Нам сейчас поставлена задача, отцам и командирам доблестной Красной Армии, Родиной и нашим отцом и учителем Сталиным, очистить всю Советскую землю от варваров и кровопийц немцев и, во-вторых, разбить и уничтожить его в 1944 г., и мы эту задачу выполним с честью, мы принесем радость всему миру. Красная Армия доказывает и докажет это в недалеком будущем.

Так вот, я в свою очередь ставлю вам задачу, а в особенности тебе. Бросить все эти прогулки и шатанья по девочкам и чтобы в III четверти и к концу учебного года отметки были только отличные и больше никаких».

3 февраля 1944 года приходит письмо супруге:

«Здравствуй, милая женушка!

 

Что же ты все время грустишь, пиши чаще, будет веселей, пиши все подряд, мне все будет от тебя приятно.

 

Сейчас мы стоим на отдыхе, но погода очень плохая, оттепель и все время метели. Морозов более 18 не было, но бураны без конца. Ну и Белоруссия родная. Летом грязь, зимой пурга.

Валя, я тебе 13 января послал 1000 рублей на картошку, то ты их и потрать туда для чего просила.

И, наконец, я вполне здоров. Не ем, а прямо жру почти 4 раза в день, довольно голодовать. Желудок работает вовсю, только давай, а давать у нас сейчас всего вдоволь. И картошка, лук, капуста, крупа, мясо да всего и не перечислить. Живем сейчас в домах, занимаемся помногу 10-12 час в день, да подготовка 4-5 час. (…)

Ну что же ты, моя золотая, пишешь о себе мало. Пиши и пиши.

Целую тебя и числа такого нет, твой Даниил».

Февраль 1944-го. Как же долго немолодой уже человек далеко от дома, в окопах и землянках…

 

«Да, уже третий год, как с вами я не виделся, ребятишки, наверное, возмужали, в особенности Коля, и мне, наверное, их не узнать с первого разу. Сейчас пишу письмо, а вокруг меня пацаны, один кричит, другой пьет, и мне кажется это немного странным, и невольно в глазах встаете вы все, и когда это будет наяву?

 

Ну ладно, об этом не время, скорее бы разбить этого гада, вернее, уничтожить, чтобы их, паразитов, совсем не было. Все посмотришь вокруг, где мы наступали, один пепел, все спалено и сожжено, а варвары отыгрываются на мирных жителях. Ну хорошо, платят и еще заплатят не так. Пишите. Жду.

Целую всех вас. Даниил».

25 марта 1944 года

«…Я лично сейчас жив, здоров, здоровье прекрасное, но вот погода очень скверная, холод, слякоть. Сейчас идут бои, деремся вовсю. Спим и едим на ходу».

21 апреля 1944 года:

«Здравствуйте, дорогие!

Поздравляю вас всех с 1-м мая!

Это письмо внеочередное. Валя, у меня к тебе небольшая просьба, эта же просьба касается и Марии Ивановны с Юрием. Вышлите мне бандеролью чертежных и простых карандашей, резинок, чертежных перьев, если этого у вас не окажется, то сходи в земпартию и передай мою просьбу, а в особенности к Михаилу Николаевичу. Это во-первых, во-вторых, пришли Гаусса, это есть у Юрия или же в земпартии, одной книжкой для воина Красной Армии пожертвуют. Лучше бы было, если это бы все вы мне послали через нашу земпартию или через ваш РИК, или Марии через военкомат. Вот за это все я вас всех, а в особенности тебя, отблагодарил бы от души. Ну, я надеюсь, что это ты сделаешь и не замедлишь выслать. Да, еще, если будете посылать, то пошлите что-нибудь почитать, да чтобы книжки были потолще. Вот насчет этого пока все. Жду, это лучше будет всякой посылки. (…)

 

Ну что же, немножко о себе, жив, здоров, сейчас стою в обороне. Погода пока что стоит холодная, но думаем, через недельку будет гораздо теплее, а это солдату и надо, на солнышке погреться, однако, удовольствие.

 

Ну а как ты, Валек, живешь? Готовишься, наверное, к своей посевной, и много ли у тебя семян, амбары, наверное, ломятся? Ну что ж, желаю тебе хорошего урожая. Помог бы я тебе, да далеко живешь.

Итак, пока, кажется, все. Привет всем и всех перечислять не буду, а то, Валька, долго и очень много, а просто общим чохом.

Целую крепко всех вас. Ваш Даниил».

Мама вспоминает те «посевные». Ездили на электричке за город, где семье был выделен небольшой участок. Картошка вырастала необыкновенно вкусная, белая и рассыпчатая. Хранилась в сарае во дворе дома. Однако хватало урожая только до января. Вообще чувства полной сытости они с братом не знали всю войну и еще несколько лет после нее. Помогали молочные завтраки в школе. За пайком хлеба многочасовые очереди выстаивал маленький Коля. Приносил хлеб домой, иногда силы воли не хватало, и до прихода сестры он съедал и ее долю, за что получал подзатыльников.

На деньги, присылаемые отцом с фронта, было трудно что-то существенное купить, на рынке цены были очень высокие.

«Тов. Скворчевской Валентине Петровне

За образцовое выполнение заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество тов. Скворчевский Даниил Иванович приказом 63 стрелковой дивизии от 15 июня 1944 г № 021-н награжден медалью «За боевые заслуги».

Начальник штаба майор А. Эзерин».

Письмо от 21 сентября 1944 года:

«Здравствуй, дорогая дочка!

Шлю я тебе привет с границы Восточной Пруссии. Благодарю тебя за письма и картинку, постараюсь твою просьбу выполнить и сохранить ее. Милая дочка, поздравляю я тебя с успешным окончанием учебного года и от души благодарю за твои успехи, Милочка.

 

Если мне память не изменила, тебе в сентябре месяце будет 15 лет. Поздравляю тебя с днем рождения и желаю тебе в жизни всего-всего наилучшего и прекрасного. Больше радости и меньше печали. Ты у меня одна все-таки не забываешь меня и подаешь весточку о своем существовании. А тот сорванец совсем забегался. Ну да хотя что там об этом говорить, «какой поп, такой и приход». Не успел я его воспитать (…). Пусть бегает, он, наверное, и совсем забыл, что у него есть отец? Хотя бы ты ему внушила, что папа у тебя есть, что же ты ему не напишешь? Ругать его мне уже надоело. Буду жив, приеду, разберусь.

Я лично жив-здоров, чувствую себя прекрасно. После длительного похода уже отдохнул и готов опять к боям. Да, Мила, близок час расплаты с немцами, может быть, скоро и увидимся.

20/IX послал 500 руб., дополнительно вышлю еще, не все получил деньги, ведь я 3 м-ца не получал зарплату. Прошу извинить. Ну пока.

Целую тебя крепко-крепко. Папа».

Картинка, нарисованная дочкой, домой, увы, не вернулась.

А вот одна из последних весточек:

«Здравствуй, дочь Мила!

Поздравляю тебя с праздником 27 годовщины Октябрьской революции и желаю тебе успеха и в жизни, и в учебе. Ну, как твое здоровье? Болеешь ли и часто? Береги себя, жизнь твоя впереди. Твой папа».

В январь 1945 года Даниил Иванович отвечает жене:

«…Ты пишешь, что С… вернулся, ну что ж, этого и нужно было ожидать, как вы не можете разгадывать людей, такие люди только себя любят, а семьи для них не существует, вот тут твое выражение подходящее «постельная принадлежность».

 

Тут черт ее знает, отдаешь себя кругом, не думая о своем благе и лично для себя, да иначе и не может быть. Ну, хорошо, не стоит расстраивать себя. Мы еще нужны для разгрома фрицев, вот наша первая задача. Целую крепко. Даниил

 

Вчера наградили меня орденом «Красная звезда»».

И последнее письмо. Февраль 1945-го:

«Здравствуйте, дорогие!

После длительного путешествия и упорных боев вырвал время написать вам, а то, наверное, заждались. Да, друзья мои, я по правде сказать, за три года такого грандиозного наступления и не видел. Ох, и дали жару фрицам, так что долго помнить будут, да и вы сами газеты читаете, поэтому представляете события. Да, много добра покидали фрицы, удирая. Вокруг и кругом брошены дома и квартиры, заходишь как хозяин, тут и куры, коровы, поросята, все к вашим услугам. Квартиры с полной обстановкой, кругом мягкая мебель, видать, что фрицы жили и войну не чувствовали.

Я вам писал, что зимы в декабре не чувствовалось. В январе были холода 15-18°, а сегодня у нас 6 февраля, а на полях снегу уже нет и кругом лужи, на дворе тепло.

Валя, я тебе 24 декабря послал 900 рублей, получила ли ты или нет, напиши, а также и ноябрьские 750 руб. Ответь, это важно для меня, так как я из той части переведен в другую. Я тут собрал кое-что для тебя и ребятишек и хочу послать маленькую посылку, но все времени нет, и не знаю, когда выберу. Да еще думаю кое-где найти обувь для тебя и ребятишек и все суммировать.

Сам лично пока жив, здоров, чего и вам желаю. С деньгами, что я вам был должен, я, кажется, рассчитался. Теперь нормальный перевод по 400 рублей.

Ну, как ты себя чувствуешь, здорова ли или еще болеешь? Это дело скверно, по-моему, ты напрасно запускаешь свою болезнь, нужно лечиться, а то ты все меня ждешь, а, мол, тогда лечиться. Дорогая, пойми, ведь я на войне и все время в 4-х шагах от смерти, поэтому питать большие надежды не нужно. Если бы ты побыла бы сама здесь и повидала, то ты бы иначе думала. Поэтому располагай на себя и на мою ту поддержку, что я тебе высылаю и пока все.

 

Что-то ребятишки мне снятся и все такими, какими я их видел последний раз, а они, наверное, выросли и возмужали. Да, соскучился я о вас и крепко соскучился, ну что же, не я один, а нас миллионы таких с такими чувствами.

 

Пусть пишут чаще и ты тоже. Ну пока все. Целую вас крепко-крепко и еще один раз тебя. Даниил

Привет Петровичу, (…) Шуре и всем всем».

Больше весточек от деда на Сибирскую улицу не приходило. Сохранилось только письмо сослуживца-земляка, старшины штабной батареи 422-го ордена Кутузова III степени артиллерийского полка. Малоразборчивым почерком, не шибко грамотно 6 июля 1945 года он извещает:

«Привет из великого края от Козика Николая Афанасьевича, проживающего в гор. Новосибирске, и поэтому прошу примите мой скромный боевой привет.

Я находился вместе с вашим папой (…). Идут кнот (видимо, сокр. командный наблюдательный… – А.Т.) (…), а вашего папы нет у нас. Я только хочу сообщить (…) что 14 апреля 45-го (по документам – 12 апреля. – А.Т.) Скворчевский находился от нас 800 метров, а ночью пошел кнот (…) и не дошел. Куда делся, неизвестно. Через 2 часа были высланы люди на розыски и проискали 2 суток и иичего не нашли. Куда делся, неизвестно (…) пропал без вести. Пока до свидания. 6 июля 1945 года».

А ведь Н.А. Козик, как сообщает сайт «Память народа», был жив в 1985 году, к 40-летию Победы награжден орденом Отечественной войны. Я бывал в Новосибирске в 1983 и 1984 годах, можно было бы, если знать, найти его и поговорить...

Мама до сих пор переживает еще один момент, лета 1945 года. Однажды днем, она была одна дома, в дверь постучали. Это был солдат лет около 30-ти, он спросил: здесь ли живут такие-то? И назвал незнакомую фамилию. Мама, было ей тогда 15 лет, ответила, что нет и захлопнула дверь. А когда солдат ушел, поняла, что фамилия все же напоминает их собственную. Надо было его расспросить! Но было поздно… Может, это и был Николай Козик?

Летом 1945-го полк по Транссибирской магистрали через Новосибирск перемещался на границу с Маньчжурией, где принял участие в разгроме японских войск. Солдат зашел с вокзала, не нашел, отправил записку…

Я, когда начал с конца 1980-х ходить в церковь, подавая поминальные записки, писал по совету кого-то из знакомых воина Даниила в записке о здравии как без вести пропавшего. И только уже в 1990-х как-то батюшка о. Александр Птицын, посмотрев на мою записку, спросил вдруг: кто это – без вести пропавший? Я объяснил. Священник на мгновение словно задумался, затем сказал: нет, пиши его за упокой…

 

Что же случилось с Даниилом Ивановичем уже после взятия Кенигсберга (9 апреля в честь этого события в Москве прогремел салют)? Может быть, разгадка такова.

 

Как-то несколько лет назад решил вечером, как обычно, посмотреть исторический документальный фильм, которых, в отличие от художественных, было немало содержательных снято в нашей стране за последние 30 лет. Остановился на серии из цикла Сергея Медведева «Загадки века» – «Освобождение Кенигсберга» (2017 г.). Из фильма узнал, что еще с лета 1944-го в Германии началась подготовка отрядов «вервольф» (оборотни) на случай вступления Красной армии на территорию Третьего рейха. Формировались эти группы из солдат-ветеранов и юнцов из гитлерюгенд. В феврале 1945-го оперативниками нашего «Смерш» было задержано более 120 таких боевиков, переодетых в красноармейскую форму. Их задачей были диверсии и убийства советских офицеров. Базами этих «вервольфов» стали более 30-ти фундаментальных, тщательно замаскированных бункеров с запасами оружия и продовольствия. Многие из этих бункеров так и не были найдены после войны. Не погиб ли и лейтенант Скворчевский от руки этих диверсантов?.. Может, принял он от них мученическую смерть в германском подземелье… Такая мелькнула мысль. А потом, сразу после просмотра, посмотрел на календарь – да ведь сегодня 12 апреля, день, когда дед пропал без вести в 1945-м! Совпадение?..

А может быть, он подорвался на мине, которых наверняка хватало на тех дорогах Восточной Пруссии? Великий поэт XX века Юрий Кузнецов, отец которого, подполковник, начальник разведки корпуса, погиб в 1944 году, написал пронзительное стихотворение «Возвращение»:

Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым –
Ни могилы, ни боли.

 

Мама, мама, война не вернёт...
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.

 

Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука –
Фронтовые.

 

Всякий раз, когда мать его ждёт, –
Через поле и пашню
Столб клубящейся пыли бредёт,
Одинокий и страшный.

 

…Письма и открытки отца свято хранили его дети. После смерти дяди Коли мама забрала к себе его долю писем. И, обозревая сейчас жизнь своих мамы и дяди, уверенно скажу: жили они по отцовским заветам.

 

Своей Милочке Даниил Иванович писал: «Желаю тебе в жизни всего-всего наилучшего и прекрасного. Больше радости и меньше печали... Береги себя, жизнь твоя впереди». И дочка не подвела любимого папку. Отлично училась и в школе, и в Сибстрине (Новосибирский строительный институт). Безупречно работала в закрытых оборонных организациях, последние годы до пенсии – руководителем группы в московском проектном институте Пи-2 на Соколе. Вышла замуж за инженера-строителя Виктора Николаевича Тимофеева, переехала с ним в Москву, где он работал на высокой должности (на уровне коллегии союзного министерства) в Госплане СССР. Трое детей, пятеро внуков, семеро правнуков. И всеми она почитаема и любима.

Дядя Коля (1933-1996), о котором отец сокрушался, что не успел его воспитать, действительно в ранние годы был хулиганистым, верховодил в уличных компаниях. Характер имел независимый и ершистый, был вспыльчив, правда, при этом отходчив и добр. Всегда гордился отцом, боевым офицером. Не поддался уголовной «романтике», много читал, любил поэзию, увлекался спортом, имел разряды по настольному теннису и шахматам. Закончил институт торговли, лет 20 работал заместителем по снабжению начальника треста «Двигательмонтаж».

Любил театр, общение с творческими людьми. Дружил с юности с талантливейшим новосибирским писателем Николаем Самохиным, с актером «Красного факела», заслуженным артистом России Валерием Чумичевым. Играл мастерски в бильярд и шахматы-блиц.

Часто бывал в командировках. Нередко из Тюмени или Нижневартовска приезжал в Москву, останавливался у нас, угощал изумительной, мало кому тогда доступной северной рыбой – муксуном или нельмой, водил меня на футбол в Лужники. Решал производственные вопросы в столичных организациях. Однажды мы с мамой ждали его поздним зимним вечером. Вдруг слышим издалека звучный баритон Николая Даниловича. Подходя к дому, он на весь тушинский микрорайон выразительно читал «Стансы» Сергея Есенина:

Я вам не кенар!
Я поэт!
И не чета каким-то там Демьянам.
Пускай бываю иногда я пьяным,
Зато в глазах моих
Прозрений дивных свет.

Декламировал, помню, с чувством и «Монолог Тиля Уленшпигеля» Евгения Евтушенко:

Я человек – вот мой дворянский титул.
Я, может быть, легенда, может, быль.
Меня когда-то называли Тилем,
И до сих пор – я тот же самый Тиль.

И посреди двадцатого столетья
Я слышу – кто-то стонет и кричит.
Чем больше я живу на белом свете,
Тем больше пепла в сердце мне стучит!

Ну а я, внук лейтенанта Скворчевского, 9 мая иду с его фотографией в колонне «Бессмертного полка». Ведь, как писал дед в своем последнем письме, «нас миллионы таких с такими чувствами».

Алексей Тимофеев