Сова Минервы еще не вылетала, но крот истории уже роет вовсю

Есть старый анекдот. Как распознать образованного человека? Образованный человек – это тот, кто способен отличить Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля, Бабеля от кабеля, а кабеля от кобеля. В советские времена, когда родился этот юмор, пройти данный тест, наверное, мог любой человек, уж во всяком-то случае – с дипломом о высшем образовании. Сегодня – не знаю. Гоголя, по-видимому, пока еще все знают, про Бабеля многие мельком, но слышали, а вот с Гегелем и, особенно, с Бебелем, боюсь, могут возникнуть немалые затруднения…

27 августа исполнилось 250 лет со дня рождения Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770–1831) – одного из самых глубоких в мировой истории – фундаментальных, можно сказать, – и сложных для восприятия философов. Безусловно, далеко не каждый, даже получивший образование человек способен «целиком осилить» его – и явно излишне было бы требовать «читать Гегеля». Но быть знакомым с гегелевской диалектикой хотя бы в общих чертах – это есть непременное условие становления образованного человека, личности, способной по-настоящему – глубоко, критически, творчески и плодотворно – мыслить, познавая и преобразуя этот мир.

«Я поставил себе задачу, – писал Гегель, – чтобы философия ближе подошла к форме науки, чтобы она могла оставить название любви к знанию («философия» по-гречески – «любовь к мудрости». – Д. К.), а была действительным знанием». Т.е. Гегель намерен превратить философию в строгую науку – науку о всеобщем и о мышлении, постигающем всеобщее, как он философию определял, – и при этом он хочет поднять уровень мышления людей с обыденного до научного, философского.

Суровое лицо немецкого философа хмуро глядит на нас с известного портрета работы художника Шлезингера – и такое впечатление, что он всматривается в нас, людей будущего: сумели ли мы в соответствии с его заветами подняться до уровня диалектического мышления? Возвысился ли за прошедшие два века «абсолютный дух», воплотилось ли в нас «саморазвитие абсолютной идеи»? Ему бы побывать на наших телевизионных ток-шоу да послушать патриотическое и «народолюбивое» слабоумие «слуг народа»! Послушал бы он интеллектуальное барахтанье киевского мэра! Для этих господ диалектика – пустой звук в темном лесу, а абсолютная идея у них проста и предельно ясна: дорваться б до власти и нагрести побольше.

Впрочем, учитывая культурно-интеллектуальную деградацию электората, для политика быть умным и образованным сегодня – скорее недостаток. Эффективнее всего ныне работают наиболее примитивные программные лозунги «за все хорошее против всего плохого – притом для всех и каждого». И для того, чтоб утвердившаяся система и впредь работала, невзирая на все ее очевидные социально-экономические провалы, ей жизненно необходимо систематически отучивать население думать.

Поэтому важнейшее дело, стоящее перед всеми теми, кто еще пытается что-то изменить в нашем мире, состоит в том, чтобы учить людей думать. А учить думать следует на лучших примерах и образцах из богатой истории человеческой мысли. И один из наилучших образцов мышления, вне всяких сомнений, оставил нам Гегель.

«Философия как наука разума предназначена для всех. Не все достигают ее, но это уже другое дело…» [здесь и далее в заголовках разделов – цитаты Гегеля]

Воспитание, становление Гения – величайшая загадка мироздания. В любом случае, человек с неординарным мышлением – а Гегель, бесспорно, был таким – не может вырасти по стандартному, гладкому школьно-университетскому пути. В биографии такого человека обычно присутствуют парадоксы – и этим он отличается от «правильных» отличников, слишком часто вырастающих посредственностями.

Начавший жизнь в Штутгарте в семье высокопоставленного вюртембергского чиновника, Гегель, правда, отличником в гимназии таки был. Особенно увлекался он греческой литературой – Софоклом, Еврипидом, древними языками, любовь к которым он сохранил на всю жизнь. Но при этом юноша совсем не интересовался блестящей немецкой литературой своего времени – Лессингом, Гете, Шиллером – и из современной ему литературы зачитывался откровенной мурой. Его выпускная гимназическая речь была скучно-верноподданнической – в отличие, например, от изумительного выпускного сочинения Маркса, – и по этой речи никто бы никогда не смог предположить, что из ее автора вырастет глубокий и оригинальный мыслитель.

Учась на богословском факультете Тюбингенского университета, Гегель, как и положено было, по окончании второго курса выполнил магистерскую диссертацию по философии – хотя к философии в студенческие годы был равнодушен. Настолько равнодушен, что даже не присоединился к кружку по изучению модного И. Канта, который организовал его университетский друг Фридрих Шеллинг (1775–1854).

Лишь работая после выпуска из университета домашним учителем в Берне и пользуясь богатой библиотекой хозяина, Гегель берется за глубокое изучение Канта, Фихте (1762–1814), считавшегося уже тогда величайшим гением современности, и Шеллинга. Именно: Шеллинг, будучи заметно моложе Гегеля, намного раньше его заявил о себе на философско-литературном поприще; и младший его товарищ помог Гегелю усвоить сложную философию Фихте, чтобы завершить этим формирование своей философской культуры.

Только в 30 лет Гегель начинает преподавательскую деятельность, причем поначалу его лекции популярностью не пользовались. Успех придет к Гегелю позже – после выхода книг, составивших философскую классику.    

Здесь можно вспомнить еще и биографию Иммануила Канта, который был в университете настолько средним студентом, что товарищи видели его в будущем не более чем заурядным сельским пастором. Однако бывает и так, что выдающийся ум, дремлющий в человеке, раскрывается с запозданием – и проявляется, по-видимому, он скорее вопреки «формальному образованию» и мнению мудрых преподавателей.

Гегелю довелось работать профессором в трех престижнейших университетах Германии – Йенском, Гейдельбергском и Берлинском, а также в течение восьми лет служить директором Нюрнбергской гимназии. Интересно, что директор гимназии Гегель преподавал не только философию и религию, но также высшую математику, а кроме того, иногда подменял учителей литературы, греческого языка и латыни.

Между прочим, одна из диссертаций, защищенных им, называлась так: «Об орбитах планет». Колоссальная эрудиция позволила Гегелю создать действительно всеобъемлющую философскую систему. Он был человеком, глубоко погруженным в свои размышления, и его «ученая рассеянность» доходила до сущих курьезов: он мог, например, за беседой на прогулке не заметить, как он потерял обувь и остался босиком! Весьма косноязычный в «обыденных разговорах», Гегель непринужденно и увлекательно рассуждал о самых сложных вопросах – и слыл душою компании.

…Летом 1831 г. Берлин охватила эпидемия холеры. Спасаясь от опасной заразы, Гегель покинул столицу и «самоизолировался» в сельской глубинке, но в октябре решил, что опасность миновала, и вернулся. В ноябре, через три дня после первой прочитанной им после вынужденного перерыва лекции, философу вдруг стало нехорошо. На следующий же день, 14 ноября, мыслителя не стало… Впрочем, официальная версия смерти от холеры ставится под сомнение – возможно, Гегель умер от какой-то желудочной болезни, которой он страдал давно, еще до эпидемии.

Похоронен немецкий гений на кладбище в центре Берлина – рядом с Фихте, согласно пожеланию Гегеля. Позднее по соседству «подселился» Бертольд Брехт…

«Противоречие… есть корень всякого движения и жизненности…»

Мышление человека подчинено определенным законам – законам логики. Эти законы объективны: если какой-нибудь индивид мыслит не по законам логики, не зная их или сознательно их игнорируя, он впадает в логические ошибки, мысль его становится порочной, ущербной. Он с неизбежностью делает неверные выводы.

Законы «обычной», формальной логики открыл Аристотель. Знание их очень полезно и безусловно необходимо ученым, юристам, государственным деятелям, всем тем людям, от которых требуется строгость мышления. Однако формальная логика так же ограничена в пределах своей применимости, как и любая, в принципе, научная теория. Формальная логика применима лишь к мышлению, постигающему «застывший» мир – тот, в котором отсутствуют движение и развитие. Она требует от мышления непротиворечивости, и в ее рамках мышление оперирует понятиями неизменяемыми, с четко определенными границами, превращенными в «стенки».

В тех случаях, когда от движения и развития можно абстрагироваться, считая, что их нет, – вполне допустимо и даже целесообразно, удобно мыслить по законам формальной логики. Таков прежде всего наш обыденный мир, в котором мы живем – живем день ото дня без особых заметных перемен. Однако реальный мир непрерывно, хоть обычно и медленно, незаметно для нас, изменяется и развивается; он буквально пронизан противоречиями, и все классы предметов и явлений, обобщаемых нами в понятиях, имеют размытые, нечеткие, подвижные границы. «Все грани в природе условны». Поэтому реальный, развивающийся мир, по большому счету, нельзя мыслить по законам формальной логики. Вернее: можно – но только лишь тогда, когда для научного анализа требуется абстрагироваться от развития. Например, при систематизации каких-то устоявшихся явлений и вещей.

Главная заслуга Гегеля состоит в том, что он создал такую новую логику, при помощи которой можно мыслить и познавать развивающийся реальный мир: Гегель подарил нам диалектическую логику. Самое ценное, что есть у него, – его метод.

Формальная логика основывается на законе непротиворечивости: «А или не-А». Если утверждается обратное – «А и не-А» – это грубейшая логическая ошибка. Гегель же переворачивает всю логику, сиречь наше мышление. Он заявляет нечто еретическое для аристотелевской логики: «Противоречие есть критерий истины, отсутствие противоречия – критерий заблуждения». Противоречие у Гегеля есть краеугольный камень всей его философии. Противоречие является источником, движущей силой всякого изменения и развития. Противоречие есть необходимое условие движения вперед. Противоречие придает жизненность обществу.

Общественные противоречия существуют объективно – их никак невозможно отменить или затушевать. Политики, абсолютизирующие и обожествляющие в страхе перед потрясениями и революциями стабильность, пытающиеся ради нее сглаживать противоречия, оттягивать их неминуемое разрешение, не только погружают общество в губительный застой – они как раз доводят дело до того, чего они так страшатся: до взрывного разрешения противоречий со всеми эксцессами.

Умение вскрыть общественные противоречия и проанализировать их, выявив противоречия главные и второстепенные (и оценить перспективы зарождающихся тенденций), лежит в основе прогнозирования процессов развития общества. Это искусство отличает действительного исследователя от сонмища «политологов», чьи прогнозы основываются не на анализе противоречий, а больше на своих «хотелках».

Гегель прямо писал о предрассудках прежней, формальной логики – и он смело отметает эти предрассудки. Понятия у него историчны, несут в себе весь опыт предшествующих поколений, беспрерывно изменяются – и наполнены в силу этого богатым содержанием. Гегель приходит к глубокому пониманию отрицания: не пустого, не зряшного, сплошного отрицания, но отрицания как снятия – с удержанием всего того ценного, полезного, работающего, что есть в отрицаемом.

В этом: диалектика нового и старого, революционности и преемственности, новаторства и традиции – и ею необходимо руководствоваться при осуществлении политики, при преобразовании общества, чтобы в противном случае не впасть либо в нигилистический разрушительный хаос, либо в консервацию всяческой замшелости.

Характерная особенность философской системы Гегеля: движение понятий у него развертывается в схеме триады. Триады разрабатывались философией еще со времен Платона и неоплатоников, но законченный вид этот метод обрел именно у Гегеля. Сначала у него делается утверждение о свойствах предмета – тезис. Затем дается противоположное утверждение (отрицание) – антитезис. И, наконец: снятие данного противоречия, отрицание отрицания – синтез. Насколько мне известно, Гегель нигде не говорил про развитие по спирали – он употреблял выражение круг кругов, но фактически его триады – это и есть движение по спирали, с повторением ранее пройденного, как бы с возвращением, но на более высоком уровне развития.

Да, общество развивается не по кругу, но по спирали – восходящей спирали, с возможными и даже неизбежными периодами застоя и реакции, отступлениями от прогрессивного развития, возвращением старых общественных порядков. Триада Гегеля дает понимание того, что, невзирая на все витки спирали к прошлому, прогресс общества необорим, что не сумевший закрепиться новый общественный строй обязательно вернется – но только в несколько ином и более развитом виде, обогащенный новым содержанием и опытом исторического развития, устранивший прежние свои ошибки и недостатки. Понимание развития общества по спирали – а оно подтверждается всей историей человечества, историей, в частности, буржуазных революций – контраргумент против утверждений о «конце истории», о «прохождении точки невозврата» и т. п. И оттого, наверное, диалектику так боятся!   

Фактически Гегель сформулировал три закона диалектики: закон единства и борьбы противоположностей (взаимопроникающих и взаимоисключающих); закон перехода количественных изменений в качественные и обратно; закон отрицания отрицания. Правда, Гегель не понимал их как законы диалектики – он их понимал только как принципы, категории мышления. К пониманию их как всеобщих законов развития природы, общества и мышления пришли Карл Маркс и Фридрих Энгельс, развившие, переработавшие гегелевскую диалектику на материалистической основе.

У Гегеля же диалектика – только «диалектика понятий», хотя на самом деле в такой диалектике отражается «диалектика вещей». Логика у него – «учение о чистой идее». Развивается у Гегеля абсолютная идея – «мышление вообще», «мышление о мышлении», «чистое мышление», существующее-де до природы и самого человека.

Это – очень тонкая, можно даже сказать – изощренная философская система, и один из исследователей Гегеля даже назвал его философию «поэзией понятий».

Но вся беда в том, что, провозглашая тождество бытия и мышления, Гегель распространяет диалектику лишь на сферу мышления и самодвижения духа, но не на сферу действительного природного и общественного бытия. В результате этого возникает противоречие: между революционным диалектическим методом Гегеля и его консервативной, метафизической философской системой. Так что величайший диалектик превращается порой в свою полную противоположность: в метафизика.

Особенно ярко это проявляется в его философии природы: считая ее всего лишь «инобытием абсолютной идеи», ее отчуждением, Гегель отрицает развитие, эволюцию в природе. Природа, материя, по Гегелю, пассивна, косна, нуждается для своего развития во внешнем толчке – что противоречит его идее самодвижения. Он отвергает атомистику, уже основательно утвердившуюся тогда в химии, и вместо нее придерживается совершенно архаических, молью битых представлений о природе.  

Гегель-диалектик понимает ход научного познания: «Истина рождается как ересь и умирает как заблуждение». Однако Гегель-метафизик считает свою систему вершиной, конечным итогом развития философии, и сама его система заставляет его подгонять действительность под нее. Когда однажды Гегелю указали на то, что его теория не согласуется с фактами, он ответил знаменитым: «Тем хуже для фактов».

«Все действительное разумно, все разумное действительно»

Еще хуже проявил себя Гегель в философии истории и философии права, провозгласив «германский мир» и прусское монархическое государство вершиной исторического развития и общественного устройства. И причиной такого явного отступления от настойчиво проводимого им принципа историзма было не только то, что Гегель работал на государство и ближе к концу жизни даже заслужил награду от прусского короля за верную службу. Гегель являлся идеологом и выразителем устремлений непоследовательной и трусоватой немецкой буржуазии, желавшей перемен, но испугавшейся французской революции. Оттого и сам философ в своих политических требованиях не поднялся выше идеи конституционной монархии.

Заметим, что юный студент Гегель был восхищен французскими событиями 1789 г. – его альбом заполнили лозунги типа: «Долой тиранов!». А в 1806 г. он стал свидетелем триумфального въезда Наполеона в Йену после победы в сражении подле этого города. Философ восторгается императором: «Я видел императора – эту мировую душу, в то время как он проезжал по городу с целью рекогносцировки. Испытываешь поистине удивительное чувство, созерцая такую личность, которая восседает здесь верхом на коне и в то же время повелевает и управляет миром».

Правда, Гегель стал жертвой грабежей французской солдатни…

Одним из характерных проявлений метафизичности, «антидиалектичности» мышления постсоветских политических элит (причем отнюдь не только правых, но также и «системно-патриотических левых») является абсолютизация, фетишизация государства. Во многих республиках бывшего СССР усиленно насаждается культ государства, тесно связанный с культом стабильности и с культом незаменимого правителя как гаранта стабильности. Государство провозглашается священной коровой: во имя него всякий гражданин обязан душу и жизнь свою положить!

Каждый депутат или иной государственный муж разглагольствует где только можно об интересах государства, отождествляемых с интересами народа – причем под интересами народа всегда понимаются в действительности интересы олигархии. Все это «государственничество», правда, оттеняется рассуждениями о «развитии институтов гражданского общества», однако в конечном итоге все сводится к тому, что «государство превыше всего!» И это, заметим, совершенно в духе гегельянства: для Гегеля наивысшая форма социальной жизни – государство, выражающее якобы единство устремлений всего народа, и при этом оно имеет интересы, стоящие выше интересов отдельных граждан. Отличие Гегеля от сегодняшних идеологов в области теории государства и права заключается в том, что он честно, не разводя лишней демагогии, признавал: сущность права состоит в защите собственности.

Диалектика требует рассматривать всякое явление общественной жизни как явление преходящее, исторически обусловленное, закономерно возникающее в силу определенных обстоятельств и однажды отмирающее при изменении обстоятельств. Это все относится и к государству. Возводить его в объект поклонения, считать его высшей формой организации общества, вечной и неустранимой, – по меньшей мере, недиалектично и неисторично, так же, как и анархистски требовать «уничтожения государства немедленно». Кстати, ведь и основоположники анархизма – Штирнер, Прудон, Бакунин – тоже вышли из гегелевской шинели, из левого гегельянства, представители которого довели абсолютизацию государства до его отрицания.  

«Кто мыслит абстрактно?»

Так называется известная работа Гегеля. В ней он приводит простой пример из жизни. На казнь ведут преступника. Естественно, вся публика хулит и проклинает этого человека, видит его исключительно в черном цвете – законченным негодяем и исчадием ада. И тут вдруг какая-то девушка замечает, что преступник – красивый, привлекательный мужчина. Ясное дело, вся публика дружно шикает на девушку: разве ж может преступник быть красивым? Гегель считает такое мышление публики неправильным, порочным, поскольку такое мышление односторонне – абстрактно.

По Гегелю, абстрактно мыслит необразованный человек. Мыслить абстрактно – значит, видеть в предмете только какое-то одно качество, одну сторону, игнорируя все остальные. Гегель провозглашает важнейший философский принцип: принцип восхождения от абстрактного к конкретному, к «сращенной многосторонности». Он противопоставляет два типа, или уровня мышления: мышление метафизическое, абстрактно-рассудочное – и мышление диалектическое, конкретно-разумное. Лишь такое мышление позволяет – опираясь на работу анализа, вычленения! – познавать мир во всей его сложности, в его бесконечном многообразии, во всеобщей связи.

К сожалению, приходится признать, что за два столетия, прошедших после Гегеля, человечество не возвысилось от абстрактного мышления к конкретному ни на йоту. Хуже того, со всей очевидностью мышление в обществе деградирует.

Засилье абстрактного мышления выпукло проявляется во всех политических движениях, требующих свободы и демократии. Ибо речь у них всегда идет об абстрактной свободе и абстрактной демократии. Мало кто способен четко и ясно сформулировать, в чем конкретно заключается свобода. Они требуют свободы для кого? «Для всех и каждого»? Но это невозможно в существующем обществе, разделенном на классы, с неуклонно нарастающим социальным неравенством. Как метко заметил когда-то один телевизионный циник: «Свобода начинается с миллиона долларов».

Это верно: в существующем обществе только деньги, большие деньги дают человеку все возможные, вполне конкретные свободы, вплоть до свободы нарушать законы, которые и пишутся-то богатыми в интересах богатых. Еще Гегель говорил о том, что свобода объективируется в собственности. Не может быть свободным человек, лишенный собственности на средства производства (у нас, правда, острота противоречия была несколько притушена тем, что, оприходовав в процессе приватизации заводы и фабрики, народу кинули кость – позволили оформить в собственность полученные от советского государства квартиры и дачные участки).

Абстрактное понимание свободы и демократии да насаждаемое пропагандой «абстрагирование» от существования разнящихся материальных интересов тех или иных классов и социальных групп помогает выводить народ на майданы – чтобы люди с энтузиазмом, подкрепленным мелкими подачками, боролись против своих же собственных интересов. Результаты мы видим – да и чувствуем на своей шкуре.

Гегелю принадлежат часто повторяемые высказывания о том, что история ничему не учит, и что трагедия имеет обыкновение повторяться как фарс. Тут, как показывает практика, Гегель абсолютно прав: история не учит людей ничему!

Некоторые верят в то, что «опыт Украины» и прочих «цветных революций» способен отвадить другие народы (сегодня конкретно – белорусов) от следования по пути саморазрушения своей страны. Отнюдь, это заблуждение! Потому как народы мыслят абстрактно, однобоко, так что опыт Украины они попросту не замечают и даже не желают его замечать. Зато люди видят другое: маняще высокий жизненный уровень «среднего класса» в США, Евросоюзе, той же Польше – абстрагируемый ими из целостной картины общественного бытия Запада и из всей сложной системы мировых экономических отношений. Оптимизм сторонников «евроатлантического выбора» не может поколебать даже все то, что происходит в наши дни на Западе: погромы в Штатах, «желтые жилеты» во Франции, коллизии с мигрантами и прочее, – ибо абстрактному мышлению указанные явления представляются не симптомами тяжелой, возможно – смертельной, болезни, но чем-то случайным и временным.

То, что абстрактное, недиалектическое и неисторическое, мышление присуще фашиствующим реакционерам, всякого рода «хранителям» и консерваторам, – это естественно, ну что возьмешь с реакционера? Однако абстрактным-то мышлением страдают ныне и те, кто называет себя революционерами. Это хорошо видно по движению BLM в Соединенных Штатах, которое начало с сокрушения памятников деятелям рабовладельческой Конфедерации, затем взялось за Христофора Колумба и Томаса Джефферсона, а в итоге стало подбираться даже к Аврааму Линкольну.

Налицо убогое черно-белое мышление, охватившее и Восточную Европу с ее «декоммунизацией», неспособность увидеть и принять историю и выдающихся деятелей прошлого во всей их противоречивости и неоднозначности, совершенно порочная оценка деяний исторических личностей с позиций сегодняшней морали.      

Разумеется, Колумб принес в Новый Свет грабежи и насилие. Но в его время единственным стимулом к географическим открытиям была нажива любой ценой – и движимый этим мотивом Колумб совершил великое дело открытия Америки.

Мы отвергаем рабовладение, считаем это явление отвратительным, но вот, к примеру, великий Аристотель – целиком в духе его времени – полагал рабство таким же естественным, само собой разумеющимся отношением между людьми, каким мы сегодня считаем наемный труд. И что теперь: предать Аристотеля анафеме?

Само рабство когда-то было прогрессивной ступенью в развитии общества. Можно вспомнить слова Энгельса о том, что только благодаря античному рабству зародились прекрасное греческое искусство и греческая философия. В Новое время омерзительная работорговля и труд негров-рабов на плантациях послужили важным фактором первоначального накопления капитала, становления капитализма – а он-то, во всяком случае, прогрессивен по сравнению с феодальным строем, и он породил всю существующую техносферу и развитые блага нынешней цивилизации.

Понятно, что американские бунтари уже в силу их абстрактного мышления не способны совершить действительную революцию и реально изменить Америку. Их протестами и погромами воспользуются другие силы – либеральные демократы в лице Байдена. Или наоборот: погромы консолидируют весь правый, консервативный электорат, который вознесет Трампа ко второму сроку, а то и к жесткой диктатуре.

По словам Г. В. Ф. Гегеля: «Как всякий человек есть сын своего времени, так и философия есть современная ей эпоха, выраженная в мыслях». Кризис общества стимулирует общественную мысль искать выход из тупика… но с запаздыванием: «Когда какая-либо форма жизни стареет, философия начинает воспроизводить ее седину в серых тонах, и тогда ее уже нельзя помолодить, а можно только познать: сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек».

Сегодня наступили уже даже не сумерки старого мира, а глубокая полночь – однако мудрая птица вылетать пока, увы, не спешит. Во многом из-за этого, из-за наступившего в конце прошлого, XX в. и не преодоленного до сих пор идейного и интеллектуального разброда мир ныне все сильнее погружается в хаос, в смуту, в разнонаправленность и неопределенность тенденций возможного его развития.

Но вся соль в том, что история движется и помимо воли людей, помимо, прежде всего, воли сильных мира сего с их хитроумными планами переформатирования мира. Действует то, что Гегель, мистифицируя, называл «хитростью мирового разума». Мы можем этого пока не видеть и не осознавать, однако, возможно, в этом всем хаосе и кризисе уже вызревают тенденции и движения, которые изменят мир.

Ибо истинно сказано: Славно роет подземный крот.

Дмитрий КОРОЛЕВ