«Свой» выстрел они всегда слышат душой

Поэт и публицист Анна Ревякина о горловских мадоннах: Кристине Жук и Анне Тув

Кристина Жук: пять лет спустя
Снимки страшной смерти 23-летней Кристины и 10-месячной Киры Жук в горловском сквере 27 июля 2014 года навсегда останутся в интернете. Их никак не извлечь, кажется, впору новые поговорки русскому народу придумывать. Что в интернет попало, то никто никогда не забудет. Нет, не так, конечно, забудут, уже начали забывать, но если возникнет необходимость вспомнить, то поисковик послушно выдаст фото, сделанные блогером Олегом Желябиным-Нежинским.

 

Помощь сайту Сбербанк: 4274 3200 6835 7089

 

В моей голове вот уже несколько лет борются между собою две мысли. Первая в поддержку публикации снимка: огласка войны, прорыв информационной блокады, доказательство преступлений украинской армии, снимок, который просто обязан был полоснуть по глазам коллективный запад. Снимок-крик не «Я — Шарли», а «Я — Горловка». И тем страшней, что погибла Кристина в чёрной футболке с надписью «Paris».

Вторая мысль: право на интимность смерти, право матери Кристины на светлую память о дочери и внучке. Мы все запомнили Кристину и Киру, лежащими на траве, окровавленными, мёртвыми. Мать Кристины через два года после событий кровавого лета 2014 года говорила, что «эти ужасные фотографии причиняют нам боль, и теперь их практически невозможно удалить…< > Я не хотела, чтоб их видели такими. Они были достаточно красивые и умненькие девочки». Это наши новые страстотерпцы, и сколько их одному Господу известно… В результате обстрелов Горловки из тяжёлых орудий только в период с 27 по 29 июля 2014 года погибло почти тридцать человек, более 100 пострадало.

Анна Тув

«26 мая 2014 года — это наше новое 22 июня 1941 года», — фраза, которую я часто слышу от дончан. У горловчанки Анны Тув своё собственное 26 мая — только уже 2015 года. Это день, когда разрушилась её семья, погиб муж и первенец — 11-летняя дочь Катя, сама Анна потеряла левую руку, была контужена, двое младших детей выжили, но тоже сильно пострадали. Среднему ребёнку поставили диагноз «аутизм», как следствие перенесённого шока.

Имя Анны Тув на слуху, но интервью она даёт нечасто. Её и правда очень сложно поймать, за последние полгода от нескольких журналистов услышала укоризненное в сторону горловчанки, дескать, Анна зазналась, по Италиям ездит, не находит времени ни встретиться, ни пообщаться через мессенджеры. Милые и дорогие журналисты, пусть вам будет совестно! Если человек не находит времени пообщаться с вами, возможно у человека есть, куда это время потратить. На своих маленьких детей, например. Младшей дочери Милане в этом году пять лет, Захар на два с половиной года старше.

История Анны Тув просто раздирает мне душу, ей тридцать пять, как и мне, она молодая, красивая и очень сильная женщина, оставшаяся без мужа и одной руки. Частое выражение, применимое к матерям-одиночкам: «Осталась с двумя (тремя) детьми на руках». Ужас в том, что это более или менее устойчивое выражение содержит в себе вполне конкретное количество рук — две, у Анны такой роскоши не было и уже не будет, никакой бионический протез не заменит живую руку.

 

 

«Обними меня, хоть одной рукой…»

С Анной Тув я общалась поздно вечером накануне пятой годовщины горловского ада, в котором погибла Кристина Жук и другие горловчане. Анна уложила детей и позвонила мне из Севастополя. Голос у моей собеседницы звонкий и умиротворяющий, таким голосом можно обнимать, получится не хуже, чем руками. Только связь отчего-то периодически прерывалась. «Анна, извините, — объяснила моя собеседница, — я тут просто не сижу на месте, а хожу, не могу сидеть, когда вспоминаю те события, вот интернет и пропадает периодически».

Анна родилась и выросла в Горловке, «десять лет отработала в хирургии», с мужем жили ладно, держали хозяйство. Анна с мужем были совершенно аполитичными людьми, своих проблем хватало, чтобы ещё озабоченность по поводу решений власти выказывать. Майдан 2013 года восприняли, как очередную оранжевую революцию. На референдум 11 мая 2014 года Анна не ходила, муж не пустил, боялся провокаций. Но когда начали обстреливать Горловку, Анна с мужем испугались и уехали в Крым, тогда их семья состояла из четырёх человек, младшая Милана ещё не родилась. В Крыму Анна с детьми провела около 90 официально разрешённых дней. Вернулась к осени 2014 года, надеялись на «Минск», на прекращение огня, но Горловку продолжали утюжить каждый божий день и каждую божью ночь. В доме Анны Тув подвала не было, зима 2014-2015 годов — это самая страшная зима в новейшей истории Донбасса. Бесконечные обстрелы, бои за аэропорт, провокации, ДРГ, жертвы-жертвы-жертвы…

К войне тоже можно привыкнуть, Анна привыкла, потеряла бдительность. Каждый день казалось, что хуже быть уже не может, пока не наступило 26 мая 2015 года…

26 мая 2015 года

Младшая дочь Милана спала в доме, старшая дочь Катя, двухлетний Захар, Анна и муж Юрий были во дворе. Катя только что вернулась из школы, сын бегал по двору, Анна с Юрием поливали огород. Милана спала в комнате, где на окне стояла икона. Это окно — единственное, оставшееся целым после обстрела. «Когда начали бомбить, я быстро завела детей в дом, — в который раз вспоминает Анна самый страшный день своей жизни, — дети стали выбегать за мною. А я заносила клетки с цыплятами. Дети выскакивали из дома, я сказала мужу, чтобы он с детьми зашёл в дом. Я услышала выстрел и почувствовала, что он в нашу сторону…»

В Донецке существует выражение, что «свой снаряд» всё равно не услышишь, а чужого бояться не стоит. Много лет я разговариваю с людьми, попавшими под обстрел, и все они почти в один голос говорят, что как раз свой выстрел и слышно. Или даже не слышно, но ты его чувствуешь нутром. «Я забежала в дом, мина уже подлетала, успела только дверь захлопнуть, — говорит Анна, — муж был в зале, это далеко от меня. Получилось, что я рвалась в дом, а он меня на улицу выталкивал. Это всё секунды! Это я рассказываю сейчас долго, а тогда это были секунды…» Секунды между жизнью и смертью.

Анна с мужем не успели ни сесть, ни упасть, ни крикнуть. Муж прыгнул на Анну, открыл дверь, прикрыл своим телом, мужа разорвало на части на Анне. Очнулась Анна от страшного визга и запаха газа, услышала, что где-то рядом Захар, она не помнит, как освободила мальчика, сын кричал и показывал на левую руку матери. От шока Анна не чувствовала боли, посмотрела на руку и увидела, что то, что осталось от руки висит на лоскуте кожи. Руку Анна перевязала колготками Захара, откопала Милану. Через какое-то время приехала скорая помощь, Анну начали выводить, картина, которую она увидела, до конца жизни будет ожогом на сетчатке её глаз: «Слева на пороге лежала половина тела моей Кати, а рядом — Юра. Без рук и без ног».

Жизнь после

Анне какое-то время пришлось бороться с нежеланием жить, решила жить только из-за детей. «Я понимала, что очень нужна им. Милана была совсем крошечной, Захару не было и трёх лет, — говорит Анна, — я решила, что не имею права даже допускать мысль о том, чтобы завершить жизнь. Муж меня закрыл своим телом ради того, чтобы я жила. Мой долг — поднять детей во имя всего того хорошего, что у нас с ним было». Анна очень быстро взяла себя в руки (снова ужасное устойчивое выражение, требующее наличия двух рук), не хотела, чтобы дети стали полными сиротами.

«Моя физическая боль была несравнима с другой болью, — вспоминает Анна, — болью от утраты ребёнка и любимого человека. Я почти не чувствовала физическую боль, всё, что меня волновало в тот период — это страдания моих раненых детей. Я не задумывалась ни о боли, ни о красоте. Сын был контужен. Полтора года после тех событий маленький Захар разговаривал с погибшим папой, разговаривал так, как мы сейчас с Вами разговариваем. Мы ходили по врачам, я думала, что ребёнок сошёл с ума». После ампутации Анна отказывалась от обезболивающих препаратов, так как младшей девочке было всего две недели, она её кормила грудью и очень боялась, что испортится молоко.

Анну и по сей день мучают фантомные боли, но она научилась контролировать их, переключаться. «Преодолеть боль мне помогла, в том числе, и арт-терапия, — делится со мною Анна, — как-то меня пригласили на мастер-класс, я тогда была в тяжёлом психологическом состоянии, только переехала в Россию. После того мастер-класса я вышла из кабинета изменившимся человеком. Я до этого несколько суток не спала, а пришла после мастер-класса и впервые спокойно уснула. Я осознала, что передача эмоций бумаге помогает».

После того, как Анна поняла, что арт-терапия работает, она сама начала заниматься с детьми и взрослыми людьми, перенесшими ампутацию конечности. Анна работала с параолимпийской чемпионкой по плаванью, которая потеряла руку. У девушки были переживания, что она, красавица с модельной внешностью, осталась без руки. «Арт-терапия помогает людям, потерявшим конечность, разрушается граница между здоровьем и нездоровьем, — утверждает Анна, — между инвалидом и здоровым человеком. Картины, написанные инвалидами, тоже восхищают людей. Красота картины не зависит от физических особенностей автора. Сама я никогда не зацикливалась на физическом облике, но мне хотелось поддержать всех этих женщин, которые оказались в такой ситуации».

— Анна, ты и правда не зацикливалась на своём облике, на увечье?— переспросила я недоверчиво.

— Да, это правда. Потеря руки для меня не была основной потерей, по сравнению с тем, что я потеряла мужа и дочь. Рука — это было не так и важно. Единственное, мне было дискомфортно первые семь месяцев, когда я ходила без протеза. Людей это ужасало. Мы приехали в Крым, я как-то услышала вслед: «Смотрите, калека пошла…» У меня долго не могла сформироваться культя. Мы тогда в Донецке жили, нормальной реабилитации не было. Вся реабилитация заключалась только в выдаче косметического протеза. У меня была опухшая и неправильно сформированная культя, мне ставили неправильный уровень ампутации. Он и сейчас такой. Мне упорно предлагали отрезать ещё 10 сантиметров руки, я не соглашалась. Не хотела отрезать — протез не могли поставить, вот такой замкнутый круг. Я сказала, что лучше буду без протеза, чем ещё раз испытывать послеоперационные боли. А потом я попала к нормальным врачам, которые уже ничего не хотели от меня отрезать…

 

 

Как дочь

Многое из того, что сегодня делает Анна Тув, она делает во имя погибшей старшей дочери. 11-летняя Катя была красавицей, прекрасно рисовала. «Я раньше не любила рисовать, — вспоминает Анна, — а вот моя дочь очень хотела ходить в студию живописи. Мне в какой-то момент начало казаться, что я исполняю её мечту. Мечту, которой не суждено больше сбыться. Такая же история и с моделингом. Недавно я принимала участие в показе. Моя Катя ходила в модельную школу, была манекенщицей. У меня есть фото Кати за четыре дня до смерти, у неё как раз был показ, она репетировала ко Дню защиты детей. Должна была участвовать в показе мод».

Нобелевская премия

Анна Тув — один из кандидатов на Нобелевскую премию мира 2019 года. Анна не питает иллюзий, что ей, жительнице Донбасса, дадут премию, для неё важным являет сам факт прорыва информационной блокады. «Я туда еду не за деньгами, — заверяет Анна, — для меня важно обратить внимание всего мира на трагедию Донбасса. Чтобы перестали стрелять по людям! В Италии я говорила так: «Мы сейчас с вами о мире говорим, а в это время бомбят Горловку. Матери ложатся на своих детей, прикрывают их своими телами, ведь у них даже подвалов нет. А утром эти дети встают и играют в огороде осколками снарядов…» Я не Обама и не Горбачёв, мне премию не дадут».
Лично меня в беседе с Анной изумило то, что она говорила о премии и при этом как будто оправдывалась. Даже сказала мне: «Тебя должно быть интересует, почему именно меня выдвинули… Может потому, что у меня есть возможность выезжать. У меня есть мульти-шенгенская виза и российский паспорт. Может, кого-то другого можно было бы тоже выдвинуть, но у них нет документов». Я прервала её: «Анна, не надо, не оправдывайся, дело не в твоей мульти-шенгенской визе, конечно, дело в тебе. Ты потеряла так много, что таких потерь хватило бы на несколько очень несчастных жизней. Твоя история реально, а не надуманно трагическая, но при этом, глядя на тебя понимаешь, что ты — человек, который готов бороться своё будущее и за будущее своих детей. И вот в этой силе вся ты! Несломленная, хотя и потерявшая дочь, мужа, руку. Большая беда и большая вера — вот то, из чего ты состоишь…»

 

 

А что Россия?

— Анна, чего ты ждёшь от России? Что нужно сделать России для людей Донбасса?

— Единственный выход для республик — это признание их Россией! Вы поймите, — голос Анны начинает звучать громче и звонче, — пока выдадут паспорта, пройдёт очень много времени. Я недавно была в Горловке. Видела многотысячные очереди за паспортами, очереди эти движутся медленно. Люди сидят на жаре с грудными детьми. Это же зверство! Мужчины толкают женщин и т.д. Сколько времени ещё пройдёт, пока все люди получат паспорта?! И всё это происходит в Горловке, которая по-прежнему жестоко обстреливается! Каждый день раненые, двадцать шесть домом только в Зайцево разрушено за последнее время. За очень короткое время. Да, паспорта — это важный шаг. Это шанс эвакуации и возможность на законных основаниях жить в России. Если бы у меня была такая возможность, я бы не уехала из Крыма в 2014 году! И все мои были бы живы! Мы пробыли три месяца, а когда подошёл срок, мы уехали, если бы мы не были ограничены, мы бы остались в Крыму. К сожалению, так произошло с очень многими людьми. Четыре года я езжу по всему миру и говорю о том, что надо признать республики. И в этом моя борьба!»

Анна Тув, конечно, борец! Но как же это дико, что молодая женщина, мать-одиночка с одной рукой, борется за мир со всем миром. И когда этот мир увидит её, услышит её, прислушается к ней?! Ведь не бороться она должна, а просто жить, воспитывать чудом уцелевших в мясорубке войны детей.

Анна Ревякина