Тревожные двадцатые

Новое десятилетие на постсоветском пространстве стартует с целого ряда внутренних и межгосударственных конфликтов.

Масштабные протесты в Беларуси, война в Нагорном Карабахе, противостояние в Кыргызстане вспыхивают почти одновременно. Наблюдатели с тревогой ожидают президентских выборов в Молдове и парламентских выборов в Грузии — и возможной дестабилизации ситуации в этих странах. Достаточно шаткая политическая ситуация в нашей стране практически всегда оставляет потенциал для общественных потрясений.

С другой стороны, нынешнее осеннее обострение обращает на себя внимание лишь постольку, поскольку происходит, можно сказать, одновременно в различных странах постсоветского пространства. В остальном же происходящее сейчас не является чем-то беспрецедентным: ни акции протестов в Беларуси, ни беспорядки в Кыргызстане, ни война в Карабахе, ни возможные уличные акции в Молдове и Грузии после выборов.

Когда два месяца назад в связи с протестами в Беларуси мы разбирали вопрос «постсоветского транзита власти» — контролируемой передачи власти внутри узкой группы элит, то отмечали, что «для таких (опять же, очень различных) государств, как Украина, Грузия, Молдова, Кыргызстан (не говоря уже о Прибалтике), где происходит регулярная смена власти путем выборов и/или массовых акций, он неактуален» (см. «Перемены для неизменности», «2000», №24(949), 21—27.08.2020). Теперь же развитие событий показывает, что именно перечисленные в публикации страны мелькают в новостных лентах в связи с внутренней политико-социальной нестабильностью.

Кыргызстан

В то же время относительно открытые политические системы постсоветских демократий обладают большим запасом прочности перед подобными потрясениями — в сравнении со своими авторитарными соседями. Более того, для них общественные потрясения являются частью политического процесса — чреватой негативными последствиями для страны в целом, однако не создающей проблем для воспроизведения политической системы. В случае Украины часто приходится слышать о воспроизведении политической культуры Речи Посполитой, также резко отличавшейся от своих централизованных соседей эпохи абсолютных монархий.

Однако это, понятно, лишь художественное обобщение. В действительности в каждом из перечисленных государств свои причины политической нестабильности, и одновременно с этим — предотвращения от сползания в авторитаризм. Практически универсальным пояснением является наличие крупных внутренних групп влияния, примерно равных по силам, заинтересованных в сохранении действующей системы и в то же время не способных прийти к соглашению между собой.

Если взять кыргызское общество, можно с полной ответственностью говорить о противостоянии крупных групп кланов («северной» и «южной») и об итоговом сохранении между ними определенного баланса. В Украине имеет место противостояние олигархических групп — хотя в публицистических целях их также часто называли «кланами». При этом в политических культурах всех перечисленных стран, складывавшихся столетиями, действительно можно найти особенности, способствующие такой неустойчивости/демократичности (что для постсоветского пространства, за исключением Прибалтики, зачастую синонимы).

В то же время список не ограничивается внутренними факторами. Внешние причины зачастую становятся определяющими. Да, про столкновения в Кыргызстане этого сказать нельзя (во всяком случае в краткосрочной перспективе) — при любом их исходе внешний курс государства, являющий собой балансирование между Россией и Китаем, вряд ли поменяется в ближайшее время. Но это на данный момент. Желающие вытеснить Россию и Китай из Кыргызстана, безусловно, есть, и работа в этом направлении ведется.

Противостояние в Молдове может быть (пусть и упрощенно) сведено к линии «Запад—Россия», с прозападными и условно пророссийскими силами внутри страны. При этом те же Россия и Запад смогли объединиться для устранения влияния Вадима Плахотнюка — крупного молдавского олигарха, пытавшегося «приватизировать» государство. А здесь уже вспоминается отечественный сюжет последних полутора лет — борьба прямых агентов западного влияния с прозападными, но пытающимися отстаивать собственные интересы олигархами.

Стоит обозначить, что схожие процессы происходят и в авторитарных государствах постсоветского пространства. Однако там их гораздо сложнее анализировать, так как они практически не выливаются в видимые общественные перемены.

Но все государства, не в полной мере обладающие внешней субъектностью (каковых большинство), становятся заложниками усиливающегося международного противостояния. Лозунг «многополярный мир» все больше наполняется реальным содержанием, но отнюдь не в такой благостной манере, как это могло представляться на рубеже ХХ и ХХI веков.

Отдельные государства, пытающиеся заявить о себе, ведут все более напористую (если не сказать агрессивную) внешнюю политику. Разные углы постсоветского пространства входят в сферу интересов США, «старой Европы», Китая, Турции, Польши... Новые и старые центры силы дробятся, объединяются между собой в самых неожиданных комбинациях — а заложниками этого становятся менее сильные государства.

Нагорный Карабах

Ясно, что в наименее выигрышном положении оказываются те государства, чье руководство само призывает использовать их в геополитическом противостоянии — в надежде на некие преференции. Надежды тем менее оправданные, чем более многополярным становится мир, где уже не приходится говорить ни о «коллективном Западе», ни о неких крупных альтернативах ему. Однако и попытки сохранять нейтралитет, надеяться, что можно остаться невредимым в «оке урагана», будут все менее успешными — что подтверждается примером Беларуси.

Глобальное противостояние станет подпитываться не только привычными экономическими соображениями расширения рынков. Оно будет иметь и сугубо политико-военную логику.

Однако об экономике также забывать не следует. На постсоветском пространстве есть свои исключительно экономические причины, обуславливающие обострение борьбы местных элит. Во-первых, это сокращение ресурсной базы. В Украине, которая так и не смогла достичь уровня ВВП 1990 г., а в 2014-м к тому же лишилась заметной части территории, этот вопрос стоит особо остро. Во-вторых (и, стратегически, в главных) — вопрос эффективности экономик постсоветского пространства. Неспособность перевода экономики на рельсы нового технологического уклада будет увеличивать пропасть между странами капиталистического центра и периферии.

В то же время периферийный характер экономики может на коротких дистанциях служить даже плюсом. Что, например, показала пандемия коронавируса этой весной. Страны, слабо включенные в международный экономический и транспортный обмен, значительно позднее подверглись удару вируса — и, теоретически, получали время. В той же тактической перспективе выгодным может оказаться и сырьевой уклад экономики. Однако все это ведет не только к отставанию в долгой перспективе, но и к повышенному (и явно не дружелюбному) вниманию более развитых (соответственно — более страдающих) государств в те самые краткие периоды благополучия периферии.

В зависимости от страны глобальная или внутренняя борьба будет проявляться по-разному. Где-то до поры до времени дело ограничится внутриэлитными интригами и операциями зарубежных спецслужб, где-то противостояние с ходу выльется в медиа и на улицы. Однако суть происходящего будет схожа.

В силу всех вышеперечисленных факторов 2020-е могут стать очень непростым временем для всего постсоветского пространства.

Кирилл РЫЖАНОВ